Инженер Петра Великого

Это будет долго. Очень трудно. И пипец как опасно. Одно неверное слово, один кривой шаг — и всё, кранты. Но другого пути нет. Либо я приспособлюсь, стану сильнее, найду свое место в этом времени, используя единственное, что у меня реально есть — голову и знания, — либо сдохну тут, в грязи и вони, как безымянный пацан Петруха.

Выбор очевиден. И я им еще покажу, на что способен инженер Волков. Даже в этом аду. Всё, решено. Теперь — только вперед.

Глава 2

Утро началось задолго до рассвета. Утренний колокол ударил так, что аж до костей пробрало. Глаза еле разлепил. Тело за ночь будто и не отдыхало ни капли, наоборот — казалось, каждая косточка, каждый сустав протестует: какого лешего ты встаешь?! Боль в боку и голове никуда не делась, только притупилась немного, сменилась такой тягучей, нудной ломотой во всем теле. В казарме — всё та же вонь и полумрак, кто-то сонно ворчит, кто-то кашляет. Кое-как сполз с этих нар. Надо идти. Опоздаешь — Кузьмич и смотреть не станет, что ты еле живой, выпорет как сидорову козу. Память Петрухи услужливо подкинула картинку: да, такое уже было, и не раз.

Надо менять это.

В цеху было не сильно лучше, чем в бараке. Тот же холод, полутьма, только воняло не потом, а остывшим железом и золой. Горны еще не раскочегарили. Хмурый, злой, невыспавшийся Кузьмич уже торчал на месте — ковырялся у своего горна, инструмент проверял. Увидел меня — только зыркнул исподлобья.

— Пришел, лежебока. Давай, шуруй, меха качать, огонь разводить.

Вот тебе и доброе утро. Ни умыться, ни воды глотнуть — сразу впрягайся. Двое других пацанов-подмастерьев, Митька и Васька, уже пыхтели у мехов. Пристроился рядом. Работа — адская. Мехи эти здоровенные, кожаные, тяжеленные — их надо поднимать и опускать, воздух в горн гнать, где уже тлели угли, которые Кузьмич подбросил. Ритм задавал Митька — парень лет девятнадцати, такой жилистый и злющий. Он дергал ручку резко, с надрывом, и от нас того же требовал. Мои дохлые и нетренированные руки забились моментально, дыхалка сбилась. Каждый взмах — мука адская. Васька, он помладше Митьки, но постарше и покрепче меня, тоже пыхтел, но вроде справлялся. А я отстаю, с ритма сбиваюсь, и тут же от Митьки прилетает тычок в бок.

— Ногами двигай, червь! Ишь, сачкует! Думаешь, мы за тебя вдвоем отдуваться будем?

«Червь… Ладно, Митрий, ладно. Сейчас ты сильный, а я слабый. Тыкай, пока можешь. Но запомни этот момент. Я все запомню. Каждое слово, каждый тычок. Придет время — и ты мне за всё ответишь, сполна ответишь,» — пронеслось в голове, пока я, стиснув зубы, пытался войти в ритм.

Наконец-то угли в горне разгорелись как следует, полыхнуло жарким пламенем. Кузьмич зашвырнул туда первые железяки. Теперь моя задача — уголь подкидывать, за жаром следить, да бегать по мелким поручениям мастера. А потом началось то, чего я боялся больше всего — Кузьмич решил меня «учить ремеслу».

— Становись к наковальне, остолоп! Будешь подмастерьем, молотобойцем, — прорычал он. — Гляди, как я делаю, и повторяй.

Он схватил клещами раскаленную полосу железа, положил на наковальню и начал работать маленьким ручником — легким молотком, край отбивает, форму задает. Движения у него точные, экономные, годами отработанные — залюбуешься. Потом взял молот потяжелее, кузнечный, и мне такой же сунул.

— Держи. Бей сюды, — он ткнул пальцем в нужное место на железке. — Не сильно, слышь, но и не гладь! Ритм держи! Раз-два, раз-два! Понял? Бей!

Молот в руках — будто пудовый. Руки трясутся после этих мехов. Попытался замахнуться, как мастер показывал, — фиг там, вышло коряво до ужаса. Удар пришелся не туда, соскользнул, только царапину оставил.

— Куда бьешь, криворукий?! — взревел Кузьмич так, что я аж голову в плечи вжал. — Сюды сказал! Посильней!

Снова замах. Снова мимо. На этот раз молот вообще чиркнул по наковальне, искры так и посыпались. Митька с Васькой, что стояли неподалеку, аж заржали в голос.

— Глянь, Мить, он молот-то держать не может! Того и гляди, себе по ногам заедет!

— Не по ногам, так по мастеру! — подхватил Васька.

Смейтесь, ублюдки. Смейтесь громче. Я запомню и ваши рожи, и ваш смех. Сейчас вы ржете надо мной, слабым и неумелым. Но я выучусь. Я стану сильнее. И тогда я найду способ заставить вас пожалеть об этом дне. Каждый из вас пожалеет.

Кузьмич побагровел. Швырнул свой молот, подлетел ко мне и со всей дури влепил оплеуху. Голова мотнулась, в ушах зазвенело.

— Ах ты, урод безрукий! Тебе показывают, а ты дурня валяешь! Я тебя научу работать!

Удар… Хорошо. Я запомню и это, старый хрыч. Запомню звон в ушах и боль. Сейчас ты можешь меня бить. Сейчас власть на твоей стороне. Но мир меняется. И когда он изменится, или когда я найду способ его изменить, я верну тебе эту оплеуху. Да так, что ты на жопу сядешь. Ты сам меня учишь не только ремеслу, но и ненависти. И этот урок я усвою отлично.

Он схватил меня за шиворот, подтащил к наковальне, ноги мне поставил как надо, молот в руки сунул, а своей лапищей мозолистой мои пальцы сверху обхватил.

— Вот так держи! Замах от плеча! Бей всем телом! Чуешь? Вот так! Давай сам!

Хватка у него была железная. Несколько раз он сам направил мою руку с молотом, заставляя бить по раскаленной железяке. Я чувствовал жар, летящие искры, боль в пальцах, которые его же рукой отбивало. Потом отпустил.

— Давай! Не балуй!

Я попробовал снова. Получилось чуть лучше, но всё равно криво и слабо. Кузьмич смачно сплюнул под ноги.

— Тьфу! Бестолочь! Ладно, гляди пока. Будешь клещи держать. Митька, становись на молот!

И опять — держать раскаленное железо, чувствовать этот адский жар, вибрацию от ударов, слушать подколки Митьки. А тот молотом махал зло, нарочито сильно, будто специально старался выбить заготовку у меня из клещей. Пальцы уже судорогой свело, спина просто отваливалась, в глазах темнело от натуги и жара.

Давай, Митька, старайся. Думаешь, я не вижу, как ты специально бьешь, чтобы мне навредить? Ничего, я терплю. Каждый удар, каждое твое злобное сопение — все в копилку. Долг растет. Придет время платить по счетам, и я предъявлю тебе весь список, до последней искры.

Вот так и пролетел еще один бесконечный день. Уроки кузнечного дела. Моя корявость. Косяки. Насмешки. Тычки и маты Кузьмича. Я старался смотреть внимательно, запоминать, анализировать движения мастера, сравнивать с тем, что знал по своей инженерной теории. Но теория — это одно, а практика в этом дохлом, замученном теле, в этих диких условиях — совсем другое. Вечером, когда я снова упал на нары, я чувствовал себя не просто уставшим — раздавленным. Получится ли у меня хоть что-то?

Получится. Должно получиться. Не ради них, не ради этого проклятого ремесла. Ради себя. Ради того дня, когда я смогу посмотреть им в глаза не как забитый щенок, а как тот, кто пришел за своим долгом. Я вытерплю. Я научусь. Я стану сильным. И тогда мы поговорим иначе. Они еще узнают, кого посмели унижать.