Инженер Против ?

Ком в горле. Не от пыли. От бессильной, всесокрушающей ярости и щемящего, всепоглощающего разочарования. Все его надежды, весь смертельный риск этого ночного рейда — разбились о глухую стену предательства, совершенного в гробовой тишине, руками безликих, корпоративных палачей. Он потратил столь ценный, почти невозобновляемый ресурс — горючее, время, износ техники, силы и веру своих ребят — на гигантскую братскую могилу, где было похоронено не оружие, а сама возможность сопротивления, сама воля к борьбе. «Как в девяносто четвертом… под Грозным… — мелькнуло вдруг в голове, картина разбитой колонны, — но он тут же прогнал мысль, слишком горькую и опасную для озвучивания даже самому себе. — Только масштаб… другой. И враг… невидимый». Подполковник резко отвернулся от бездны следующего ангара, чтобы призраки прошлого не увидели тени вины в его глазах за столь бесславное, беззвучное поражение.

Подполковник на секунду, рискуя, снял противогаз, вдохнув полной грудью едкую гадость, и плюнул на оплавленный, покрытый химическим инеем пол. Плевок зашипел, растворяя пыль, оставив темное пятно. Он развернулся. Шаг за шагом, тяжело, но ровно, как на последнем параде перед отставкой, он пошел обратно к тусклой щели света, где на улицу, в холодную свободу, выбирались ребята. Пустые подсумки на поясе болтались праздно, как ненужный хлам, как бубенцы на наряде грустного шута, глупо позвякивая при каждом шаге. Шаги его ребят еще доносились приглушенным эхом по гигантскому залу, но даже этот звук обреченно тонул в этом царстве пепла не разгоревшейся войны, поглощаемый тишиной. Подполковник поймал себя на мысли, что возможно, является последним солдатом великой армии, который оставит свои следы в этом мертвом крошеве, последним, кто увидел это кладбище надежды.

Слушая скрежет подошвы по бетону, гулко отдающийся под сводами, Гроза понял страшное: враг не просто выиграл подготовку к войне; враг уничтожил само ее понятие, саму возможность классического сопротивления, оставив выживших «счастливчиков» без какой-либо адекватной возможности защитить себя, отбросив в каменный век.

Погруженный в свои мрачные мысли, он выбрался наружу, к ждущему вертолету, и забрался в кабину. Ребята молча, ссутулившись, заняли места в салоне; на молодых, осунувшихся лицах, подсвеченных тусклым светом приборов, читалась глубокая безнадежность, которую они всячески пытались спрятать за маской усталости. Подполковник запустил двигатель. Рев турбин заполнил мир, оглушительный и живой, но он не мог пробиться сквозь тот ледяной вакуум в его душе, который там образовался после посещения уничтоженного склада, не мог заглушить тишину поражения. Он взглянул в последний раз через грязное стекло кабины на гигантский саркофаг РАВ №***, тонущий в сырой, непроглядной декабрьской тьме. Теперь это был не склад. Это был памятник. Памятник тотальному предательству, масштаб которого был чудовищен. И памятник его собственному, окончательному поражению. Поражению в войне, которую даже не успели начать, которую проиграли, не сделав ни выстрела.

Вертолет, жалобно подрагивая всем корпусом, оторвался от мертвой, промерзшей земли. Курс — обратно. В полупустых баках — минимум горючего. На борту — ни грамма боеприпасов, лишь стеклянный баллон с ядом. В сердце — ледяная тяжесть и жгучее, обжигающее знание: война уже прошла здесь, беззвучно. И первыми ее жертвами пали не солдаты, а их шанс на сопротивление. Уничтоженный теми, для кого люди — лишь расходник в их новой, ужасной игре без правил. «Не оставили даже патрона… чтобы умереть с честью», — подумал подполковник с горькой, кривой усмешкой. Он сжал штурвал до хруста в костяшках пальцев. Гроза возвращался обратно с неизвестной кислотой в стеклянной колбе и ядом осознания того, что им теперь придется экономить каждый выстрел, каждый патрон, как золото, в слабой надежде на то, что у их председателя получится избавить выживших граждан Цитадели от неминуемо грядущего средневековья. Однако немой вопрос без ответа «А мог ли я тогда знать?..» точил сердце похлеще химии Уроборос, превратившей надежду старого солдата на достойное сопротивление в груду бесполезной ржавой трухи.

Глава 14

Тренированный годами инстинкт заставил Филина подорваться с кровати, как от удара током. Что-то в окружавшем его пространстве было не так. Лишь после того, как пуховое одеяло под его ногами вместе с крахмаленными простынями прекратило шуршать, Филин услышал ее — полную, мертвую тишину.

Расширенные совиные зрачки его имплантов ловили каждый скудный фотон света, который просачивался с улицы сквозь дорогие итальянские портьеры. Целая секунда ушла у солдата на осознание того, что в окружавшем его пространстве было не так: тот самый радиоприемник на полке, столько дней транслировавший ему белый шум перед сном, окончательно разрядился и теперь молчал.

Грустно вздохнув, Филин еще секунду в нерешительности стоял на кровати, размышляя, упасть ли ему обратно в теплые объятия перины или не ложиться и начать подготовку к вылазке за припасами. Потянувшись, он ощутил, как шелковая пижама подобно мягким женским пальцам нежно гладит его тренированное тело. Улыбнувшись, как довольный кот, он рухнул обратно и, подтянув одеяло, устроился поудобнее.

Наступила тишина.

Давящая, тягучая, раздражавшая его боевые импланты, назойливую работу которых мог заглушить алкоголь и белый шум радиоприемника, что сейчас предательски молчал. Молчал так же, как и родители, пока его, маленького и слабого, грузили доктора ЧВК в тонированный фургон. Молчал так же, как и он сам, когда Таня позвала его с собой.

Отточенным движением Филин резко вытащил из-под подушки нож и, не глядя, метнул его в сторону полки. Темная спальня окрасилась звуком разлетающегося вдребезги радиоприемника.

Разозлившись на себя за то, что уже не сможет уснуть, Филипп скинул с себя одеяло и одним рывком заставил свое тренированное тело спружинить вниз. Однако как только его босые ноги коснулись пола с подогревом, он замер в нерешительности, сверяя голос своей интуиции с восприятием.

Дрожь. Сперва едва уловимая, на грани слышимости и легких вибраций, похожих на волну в густом киселе, которым его пичкали доктора, но вполне осязаемая и нарастающая.

Рефлексы охотника сработали быстрее мысли. Рывок, винтовка, рывок.

Миг осознания стал столь же ослепителен в его ночном зрении, как и ночной поселок за дверью балкона, на котором Филин уже сидел с готовой к выстрелу «ласточкой». Перед ним в виде быстро приближающейся по темному небу точки предстала вертушка.

— Вертолет?! — произнес Филипп, удивившись тому, как чуждо прозвучал его голос в вязкой тишине особняка.

Вертушка с выключенными габаритными фонарями разрезала морозный воздух, низко прижавшись к земле, что сразу же выдавало профессионализм пилота. Филин прильнул к оптике и замер.

Это был тот самый вертолет, на котором улетела Таня и Павел Петрович! Солдат сразу же узнал его по врезавшемуся в память бортовому номеру. Он немного нахмурился, когда увидел новую деталь в военной раскраске, какой не было в прошлый раз. Сейчас на днище, где раньше была пятиконечная звезда, теперь красовался новый символ. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть на корпусе вертолета изображение антенны, которая испускает радиоволны в форме шестерен.

Сердце солдата забилось чаще. Рука сама стала искать бутылку коньяка. Не обнаружив свой элексир, скрашивавший его одиночество, Филин вошел обратно в спальню. Возле тумбочки на полу стояла полупустая бутыль, к которой он смачно приложился.

Пока он жадно уничтожал остатки коньяка, гул за окном стремительно нарастал. И вот Филипп уже мог почувствовать, как дрожат стекла, как колышется тяжелая портьера и как зараженные поселка приветствуют летающую машину своими воплями, которые так бесили солдата.

Допив все без остатка, он почувствовал, как алкоголь почти мгновенно ударил в голову. Измененный заботливыми руками хирургов обмен веществ в секунду разогнал горячую кровь по венам, отчего Филин почувствовал покалывание на кончиках пальцев.

Пошатываясь на ватных ногах, солдат вышел на балкон. В затуманенном разуме всплыл образ белокурой, храброй девушки, машущей ему рукой из взлетающего вертолета. Того самого вертолета, который прямо сейчас стремительно проносился над невысокими крышами коттеджного поселка. Зарычав, как зараженные за стеной, Филипп вскинул «ласточку». Опьянение немного сказывалось на скорости реакции, но он прекрасно знал, что даже в таком состоянии она кратно превосходила реакцию обычного человека. Он, закрыв глаза и полагаясь лишь на восприимчивый слух, навел винтовку на пролетающий над головой вертолет.