Иоанн Грозный

Иоанн, явившийся в Новгороде, справлял свадьбу принца с юною Мариею Владимировной. Жаловал зятю с племянницей ливонский городок Каркус со следующим словесным и письменным напутствием: «Король Магнус, иди с супругою в удел, для вас назначенный. Я хотел ныне же вручить тебе власть и над иными городами ливонскими вместе с богатым денежным приданным, но вспомнил измену Таубе и Крузе, милостями нашими осыпанных. Ты сын венценосца и следственно могу иметь к тебе более доверенности, нежели к слугам подлым, но и ты – человек! Если изменишь, то золотом казны моей наймешь воинов, чтобы действовать заодно с нашими врагами, и мы принуждены будем своею кровию вновь доставать Ливонию. Заслужи милость постоянную, испытанную верностью!» Об обещанной Старице не было и речи.

Огорченный недоверием и урезанным жениным приданным Магнус уехал в Каркус, а оттуда – в Оберпален. Не предпринимая ничего, не имея к обеду и трех блюд, еще ожидал короны всей Ливонии. Сажал на колено тринадцатилетнюю жену, забавлял ее погремушками, катал на деревянном коне, кормил с ложки сластями. К неудовольствию охранявших или стороживших ее воинов–россиян одевал в датское или немецкое платье с блондами и кружевами. Заставлял ходить простоволосую, искусно причесанную. Не кланяться, но приседать с поклоном. Принц ждал месячин, которые не устоялись у младой супруги. Наследник был не скор.

Проведав о долгоожидаемой смерти Сигизмунда II Августа, московские дворцовые льстецы настойчиво повторяли сомнительные последние слова, благословлявшие корону Ягеллонов Рюриковичу. Что ж, Иоанн всерьез собрался воцариться в Речи Посполитой. Призвав посланника - литовского канцлера Михаила Гарабурду царь заявил: «Мы поразмыслили и находим, что можем управлять вместе тремя государствами (Россией, Польшей и Литвой), переезжая из одного в другое. Требую передать Московии только Киев без всяких иных городов и волостей. Отдам в обмен Литве Полоцк и Курляндию. Возьму Ливонию до реки Двины. Титул наш будет таков: Божьею милостью господарь царь и великий князь всея России, Киевский, Владимирский, Московский, король Польский и великий князь Литовский. Имена всех других областей распишем по знатности. Польские и литовские воеводства могут стоять выше российских. Требую уважения к вере Греческой. Требую власти строить церкви православные во всех моих государствах. Пусть венчает меня на королевство польское не латинский архиепископ, но митрополит московский!.. Ни в чем не изменю ваших прав и вольностей. Буду раздавать места и чины с согласия обеих ваших дум, польской и литовской. Когда же, изнуренный летами в силах душевных и телесных, вздумаю оставить свет и престол, чтобы в уединенной обители жить молитвою, тогда изберите себе в короли любого из сыновей моих, не чуждого иноплеменного князя. Паны говорят, что Литва и Польша нераздельны. Их воля, но я скажу, что хотел бы лучше быть единственным великим князем первой. Тогда, утвердив все ее законы крестным целованием, взяв к России один Киев, Литве возвращу силою или договорами все ее владения, отнятые поляками, и буду писаться в титуле великим князем Московским и Литовским. Далее: могу, но не без труда, объезжать земли, ибо приближаюсь к старости, государю же надобно все видеть собственными глазами. Ежели не хотите меня, возьмите в короли сына кесарева, заключив с ним мир на сих условиях: 1 Киев и Ливония к России; Полоцк и Курляндия к Литве; 2 мне, кесарю (императору Священной Римской империи немецкой нации) и сыну его Эрнесту помогать друг другу войском или деньгами против наших общих врагов (шведов, турок, крымских татар). Тогда буду желать добра Литве и Польше столько же, как моей России. В сем тесном союзе кого убоимся? Не захотят ли и все иные государи европейские к нам присоединиться, чтобы восстать на злодеев христианства? Какая слава?! Какая польза?! Наконец, приказываю тебе сказать панам, чтобы они не избирали королем князя французского (Генриха Анжуйского). Сей князь будет другом злочестивых турок, а не христиан. Если изберете его, то знайте, что я не останусь спокойным зрителем вашего неблагоразумия. Еще объяви панам, что многие из них писали к нам тайные грамоты, советуя мне идти с войском в Литву, дабы страхом вынудить себе королевство. Другие просили у меня золота и соболей, чтобы избрать моего сына. Да знает о том ваша Дума государственная».

Гарабурда спешно выехал в Варшаву. Но там уже избрали новым королем француза Генриха Анжуйского. Поляков очаровал французский посол Монлюк, который в пышных речах сравнивал польских и литовских панов с древними римлянами, именовал их ужасом тиранов – тиран сидел в подмосковном Версале, Александровой слободе - обещал миллион золотых, сильное французское войско для изгнания россиян из Ливонии, совершенную зависимость короля от сейма.

Однако брат Генриха Карл IX скоро умер, далеко не пережив суматоху Варфоломеевской ночи, им одобренной. Генрих бросил провинциальный престол и полетел к набережным Сены, чтобы по пути заскочить на коронацию в Реймсе корону. Возня с претендентами, надежды, разочарования, сладкие фантазмы владеть Вильно, Варшавой и Краковом обуяли соседские венценосные головы с умноженной силой.

Султан Селим прислал панам бумагу, что если королем станет принц австрийский, воспитанный в ненависти к Оттоманской империи, то война его с Речью неминуема. Князь российский смертельно опасен. Султан настоятельно рекомендовал возложить королевский венец на добродетельнейшего из вельмож - Сендомирского воеводу, или лучше – на друга Порты Седмиградского князя Батория. Шведский король с сыном шли третьими. Отдельно выставлялся и Альфонс, князь Моденский.

Будто не получив сведений о раскладе сейма, Иоанн гнал из Москвы послов сулить в короли, вместо себя, сына Феодора. Поляки то находили оскорбительным. Литовцы же безумству запоздавшего претендента возрадовались. Вильнюсские вельможи рассудили, де навезут царевичу птиц. Сидя со свиристелями, дроздами и малиновками, дозволит он им управляться, как хотят. Венценосным приданным Феодора провозглашались Полоцк, Смоленск и вся земля Северская. Литовцы по-прежнему звали Иоанна с войском поддержать выход Литвы из Речи Посполитой.

На польском сейме же который день возглашали: «Виват Баторию!» Напрасно несогласные вельможи предостерегали, что Баторий - креатура неверных и стыдно гордой панской республике иметь главою султанского данника. Коронный гетман Ян Замойский, епископ Краковский и знатная часть дворянства наименовали королем Седмиградского князя, а примас и сенаторы польские стояли за старого и недужного императора Максимилиана. Император со смертного одра писал в Москву, что он, Максимилиан, - король польский. Иоанн отвечал: «Радуюсь, но Баторий уже в Кракове!» И тот уже действительно въехал туда с бунчуком султана и бело-красным штандартом избранника. Сыпал золотом, склоняя сердца избирателей.

Мир с Турцией, ограждавший Польшу от разорительных крымских набегов, стал первым успешным дипломатическим детищем. Султан рассчитывал иметь Стефана союзником против императора. Баторий тем и воспользовался, избегнув сделаться послушной игрушкой Оттомана. Избранный король взошел на краковский престол, давая торжественное обязательство свято соблюдать уставы Республики, договор Генриха - действовать в согласии с сеймом, пообещал связать себя с пятидесятилетней сестрой покойного Сигизмунда Августа – Анне, что бросало на его порфиру тень величия Ягеллонов. В отношении России Баторий брался возвратить Литве земли, взятые Иоанном, и более – Псков, семь поколений назад имевший неосторожность звать литовских наместников. «Имею дружину опытную, силу в руке и доблесть в сердце! Да исчезнет боязнь малодушная!»

Иоанн затаил обиду. Приехавших к нему Стефановых посланников велел встретить с честью. Прежде, чем допустить к государю, бояре вызнавали, какой титул дают Баторию в письмах султан, император и другие государи. Посланники уклонялись: «Царь увидит титул Стефанов в его грамоте».

Иоанн встречал послов, сидя на троне в мантии и венце. Подле него в меньшем кресле в короне скромнее сидел старший царевич. Бояре – на скамьях в тронной зале, дворяне и дьяки толклись в сенях. Дети боярские стояли на крыльце и в переходах до набережной палаты. Близ сей палаты у перил и до церкви Благовещения были размещены иноземные люди и приказчики. Все – в расшитой золотой нитью одежде. На Кремлевской площади построили стрельцы с ружьями.

Взяв грамоту Батория, царь спросил о здоровье короля. Передал читать письмо. В нем, по форме учтивом и скромном, Стефан обещал хранить до урочного времени соседственную дружбу и в первых словах просил опасной грамоты для свободного возвращения послов. Далее Стефан уверял в искреннем миролюбии, жаловался на покойного Максимилиана, который в досаде и ненависти злословил его, называя данником турецким, сам же ежегодно откупался от турок подарками значительными, платя в десять раз более Трансильвании.

Царь взял время думать. Бояре на другой день передали посланникам, что Стефан явно идет на кровопролитие. В письме своем не именует Иоанна царем, а лишь - великим князем, не упоминает его смоленских и полоцких титулов, будто не земли то московские. Вспоминает отца шведского Иоанна Густава, называя того королем, когда для нас он – безвестный рудокоп и короны узурпатор. Дерзает кликать Иоанна братом своим, будучи воеводою Седмиградским, подданным короля венгерского, значит, не выше наших князей Острожских, Бельских и Мстиславских. Смеет величать себя государем Ливонским, когда на то имеем мы Магнуса, венчанного с государевой племянницей. Послов отпустили с наказом: если новый король желает братства с Иоанном, пусть за Ливонию не вступается, именует же в письмах его царем, великим князем смоленским и полоцким. Дали послам опасную грамоту на выезд. Никто до границы вас пальцем не тронет.

В ноябре 1576 года Иоанн обрушился на шведские и польские владения в Ливонии. Пора выглядела благоприятной. Шведский король Иоанн в угодность жене Екатерине – полячке и католичке, посмевшей отказать нашему, насаждал в стране римскую веру, окружал себя иезуитами. Народ же, где широко распространился протестантизм, смутьянил. Король боролся с мятежами, было ему не до внешних дел. Стефан Баторий был занят кровопролитною осадою бунтующего Данцига. Крымский хан, еще Девлет-Гирей, с пятьюдесятью тысячами всадников потревожил Молочные Воды и ушел в Тавриду, сведав, что московские полки выдвинулись на Оку. Сам Иоанн метнулся в Калугу, донские казаки же в смелом набеге взяли Ислам-Кирмен.