Иоанн Грозный

Царь скуксился, но выходка скомороха оказалась прощеной. Однородные посылы всегда вызывали у царя разный исход.

11

Схватив осеннюю простуду в псковском лагере, Магнус уехал в столицу Ливонии Ригу. Он остановился в одном из принадлежавших ему домов, надеясь теплом камина и горячим глинтвейном разогнать тоску неудач. Но недомогание усилилось, и с каждым днем королю становилось хуже. Кашель вырывал серую гнойную мокроту. Лекари пользовали больного, все чаще отворачиваясь в бессилии.

Магнус умирал своевременно. Стефан Баторий не думал уступать ему Ливонию, желал управлять обретенной территорией сам, напрямую. Баторий не сдержал обещания, как не сдерживал его Иоанн. Магнусу отказывали вежливыми проволочками. Магнус диктовал Баторию многословные письма - с каждым разом ответ приходилось ждать долее, пока его не последовало вовсе. Подати уходили в Варшаву. Магнус мог содержать свиту, но не войско.

Магнуса постигла частая судьба младших королевских братьев. Претендент и неудачник, чересчур вознесшийся в замыслах, умерив желания, он мог бы и долее управлять островом. Честолюбие повлекло его далее. Обломав зубы о царя и короля, он проклял обоих. Со стыдом вспоминал унижения перед азиатским владыкой, чудовищным, кровожадным хамом, столь же неописуемо невообразимым, как двуглавая курица на его гербе.

Муки нереализованных стремлений убивали Магнуса. Он прекратил сношения с родиной. Не писал брату, спрашивавшему, когда ему ехать на коронацию. Больно, отвратительно было бы написать Фредерику, что никогда.

Подле оставалась верная любящая супруга, половина вздорно расчетливого брака. Тесть был злейшим врагом: Магнус не обещался бы Евфимии и не венчался бы на Марии, если бы не надежда обрести Ливонию. Страны он не получил, зато жена была. С ней мелькнул короткий остаток лет. Наследник умер, открыли – отравлен. В колыбели гулила дочь Евфимия, прозванная Марией по сестре. То, что муж предпочитал умершую, не скрывалось от Евфимии. Нетщеславная податливая натура, Евфимия создала из Марии семейный культ.

Итак, около жены, которую надо любить, с ребенком, названным в честь предпочтительной – тоскливое угасание честолюбца. И все же, то было лучше, чем если бы Магнус еще годы и годы осенялся молчаливыми или озвученными проклятиями ливонской неудачи.

Мария искренне привязалась к супругу. Когда он скончался, она, единственная, искренне рыдала. Уже знала: Фредерик заберет Эзель. Ей с дочерью останется перебиваться с мякины на воду, в шелках и бархате прятаться кредиторов, ломящихся в дверь с расписками покойного, мерзнуть около камина без дров, не знать чем заплатить за арендованный дом. Мария и дочь – другие две жертвы борьбы за балтийские порты.

Если Магнуса можно сравнить с безуспешным привоем к русской лозе, то Курбский напоминает сирень, растение отечественное, только не без экзотичности. Гордый и относительно непреклонный, он пустил стебель из подземного корня на чужбине. Ругательные филиппики его восемнадцатилетнего изгнания, где справедливые, где нет, направленные одному великодержавному адресату дошли до нас, в полной мере выписав и характер отправителя. Андрей Михайлович тоже ненадолго пережил конец Ливонской войны. Пусть он и был русским человеком, и старым ярославским боярином, и Рюриковичем, родная страна, как чужестранцу Бомелию, осталась для него пугающим сфинксом. Подобно Эдипу, он пал жертвой собственных безутешных домыслов. Письма Курбского к Иоанну кусали Россию, не обремененные способом ее поколебать. Страна переживала собственных насельников. С самого начала в ней имелось нечто, что превозмогало людей, которые рождались в ней, топтали ногами, ездили и искали способа лучше пристроиться. Многие дулись московским хвастовством да так и лопнули.

Андрей Михайлович Курбский умер в мае 1583 года. В соответствии с завещанием он был похоронен в православном монастыре Святой Троицы на речном острове недалеко от белорусского Ковеля. Река Турья омывает обитель, неся тихие воды в Припять, а оттуда в Днепр, искупавшего в избытке боярскую самодостаточность.

В старости Курбский не лишился красоты. Белые волосы обрамляли властное умное лицо. Вельможные паны, успевшие встретиться с князем Андреем незадолго до его кончины восхищались прозорливостью суждений благородного старца, предрекавшего России страшную смуту по гибели единственного здравого умом наследника. Приглядываясь из-под руки, посетители искали, чем ж была особо привлекательна его внешность любвеобильному московскому деспоту, что после бегства духовного любовника, обрушился он на всю знать вообще. Так складывалось иноземное вульгарное представление об опричнине.

Еще до снятия осады с Пскова, когда мирные переговоры открыли сообщение града, Матвей повез Ефросинью в Новгород. Он страстно желал очистить ее от грязи предыдущей жизни, и забыть то сам. Внушал себе что не было на жене вины. Жизнь мотала, таскала Ефросинью, ей не повезло. Не по-христиански вспоминать ей. Яков воспользовался девичьей неразумной склонностью. Когда Матвей умирал от ран в Суздале, они сговорились над одром, чая: исчезнет сговоренная помеха. Матвей согрешил, не закрывшись в монастыре, как положено заглянувшему в смерть. Он венчался при смерти, как язычник, тянущий в загробие и жену, и сокровища, из коих Ефросинья и была жемчугом первой величины. Ныне, отрицая тот прежний горький обряд, Матвей собирался венчаться повторно. Он договаривался произвести то в Софии, рассчитывая на силу намоленного древнего храма. Повторное венчание должно было закрепить начатки Суздаля, перечеркнуть бывшее у Ефросиньи с Яковом. Ефросинья покорно не противоречила. Только ни она, ни Матвей не решались пригласить на венчание многочисленную родню. Со стороны Ефросиньи полагали ее скончавшейся в славе царской избранницы, тлеющей под каменной крышкой монастыря Новодевичьего. Если Ефросинья объявится, неминуемо начнется дознание. За обман казнят и обманщицу, и недоносителя. Осталось сделать повторное венчание тайно, то есть – как в Суздале.

Матвей договорился с попиком. Ночью Матвея с Ефросиньей, за кушак держащихся, обвели вокруг алтаря. Убиравшаяся в храме бабка несла обоим венцы. Ответы «да» прозвучали согласно. Судьба играла шутку. Венчал Матвея и Наталью тот же Пахомий. Он восстановился на службе, обретаясь теперь в Новгороде. Снова промышлял плутовством, которое почитал безобидным. Пахомий помнил Матвея с Ефросиньей. Матвей его – неприглядывавшаяся Ефросинья - со смутностью. Пахомий сдержанно кинул взор на округлившийся стан новобрачной. Та поддерживала живот ладонями под полами расстегнутой шубы.

В новгородской гостинице Ефросинья родила двойню. Матвей был уверен, что - его сыновей. Дети родились переношенными и получили: один - имя Севастьяна по святому, в тот день чествовавшемуся, другой – Исидора, так мать настояла, будто бы было ей днесь видение.

Меж тем сражение под Псковом тлело. Переговоры прерывались горячей схваткою. Матвей не желал в сем участвовать, оставался с женою в имении. Он соблюдал обычай: на грядушке кровати всегда для острастки супруги висела плетка. Плеткою Матвей не пользовался, но взгляд Ефросиньи часто приковывался к сему брачному оружию. Она размышляла. Как ни ласков был Матвей. как он жену платьями, шубами, платками и сапожками не одаривал, сколько не сыпал перед ней денег для монист и жемчуга, обогатившись на продаже леса, он не мог достучаться до нее. Под душевной оболочкой расцветшего обильного молоком тела матери нечто тлело, зрело и терзало.

Однажды Матвей проснулся и не нашел ни Ефросиньи, ни детей. Исчезли и две лошади с возком. Жестоко были наказаны слуги, да что толку! Матвей знал: жену надо искать в столице, и он ехал туда.

Ефросинья остановилась с сосунками-младенцами у одного сдававшего горницы купца, и каждый день ходила на могилу Якова, легко разыскав ее. Сидя подле креста, день и ночь плакала. Этот непритронувшийся к ней человек был неодолимым зовом сердца. Она ведала подлинное имя его – Исидор, ибо Яков, как называли его, сие существовало от сглаза. Не скрыто было и славянское имя – Дружина, запрещенное церковью и царем к употреблению. Две сажени земли отделяли от тела любимого, душа его улетела далеко, и Ефросинья безутешно скорбела над Исидором, Дружиною, Яковом. Младенцы ревели, и Ефросинья, сидя на холмике, давала груди новому Исидору с Севастьянушкой.

Матвей теребил Ефросинью нечуткой памятью, склонность же к Якову прорастала нетерпеливым зерном. В давности приглушено было чувство, но вот росток пробуравил почву. Огляделся, окреп, сравнил и развернулся крепким не цветком, а деревом. Тогда не затирали слово «любовь», говоря: верность, привязанность, долг супружеский. Ефросинья и на земле связалась с Яковом, как на небесах. После смерти Якова Ефросинья чуяла на третий день спустя, как изменился образ любимого, как в девятый – распалось тело, в сороковой – истлело сердце. Плотски ходила Ефросинья вместе с Яковом по раю и аду, видела сладостные кущи и озеро геенны огненной. Она видела его подле откладывавшего рассмотрение милостивого Господа. И противореча разумному, Ефросинья несла на могилу миску с кутьей, воду и яйца, будто способен отведать умерший.