Иоанн Грозный

Не выехавший нас охоту Бомелий через аптекаря Зенке обещал представить человека, назвавшегося спасенным Георгием Васильевичем, старшим братом Иоанна. Григорий Грязной и Федор Басманов оборвали ухарски певшие гусли. В трапезную за Бомелием и Зенке вошел молодой человек в литовском кафтане со шнурами, острой шапке с удлиненным верхом, отделанным соболиной опашкою.

Молодой человек держался достойно. Он снял шапку и низко поклонился братии. Выпрямился, ждал ответа. Его рассматривали. Черные круги под глазами «старшего брата» Иоанна указывали на годы голода и страданий. Белые, не знавшие труда руки, сцеплялись и расцеплялись, выдавая волнение.

Василий Грязной встал, чтобы через плечи лучше видеть, и тут же сел. Малюта, оказавшись спиной, повернулся, мерил вошедшего тяжелым взглядом. Увесистые Малютины кулаки лежали по обе стороны от кубка с вином. Жилы на кулаках вздулись, костяшки пальцев играли. Еще мгновение, и бросится он на враля-пришельца. Однако смелость претендента, введшая его в самое логово царских телохранителей, изумляла. Малюта медлил. Коротко потребовал: «Говори!» И Географус тихонько, издалека повторил известную речь, как мамаша Соломония Сабурова, на малом сроке тяжелая наследником, по страсти Василия Иоанновича к молодой Елене Глинской внезапно, незаконно, оскорбительно была отстранена с цариц, пострижена и заточена в суздальском Покровском монастыре. Бежа убиения младенца посланными убийцами, мать отправляет ребеночка в Литву. Сама объявляет о новорожденного смерти. Для веса наполняет гроб нарядно одетой куклой. Географус показал деревянную куклу в цветастом тряпье. Опричники выдохнули, лицезря доказательство.

Мать умерла, сын вырос на чужбине. Не думал он о возвращении на родину, о предъявлении законных прав на престол, но дошло до него, как губит узурпатор Иоанн русскую землю… По трапезной пошел шум. Кто-то громко выбранился, не Басманов ли Алексей Данилович? Чутким ухом скоморох уловил возражение, тут же извернулся: губит незаконный государь Московию собственным врагам попустительством, удерживая праведную ярость опричную на воров, предателей, на бояр, то нашим, то вашим.

«Не врет!» - выкрикнул Григорий Грязной, бывший в долгах, как в шелках, готовый в суматохе смуты выправить денежное положение. Юного Григория тут же поддержал друг-соперник Федор Басманов. Оба изучали пришельца и, поддерживая его, колебались. Отталкивало, что Георгия представил опричнине нелюбимый иноземец Бомелий. Но в винных парах совершенно фантастически проступало, что вот и Иоанн будет жить, а Георгий научит, как поступать ему, удовлетворяя верных слуг аппетиты. Два царя.

Шаг за шагом мнимый Георгий подлаживался к опричником. Не отрываясь, он выпил в одну восьмую ведра кубок хмельного меда, щипнул за мордаху подвернувшуюся девку, показывая, что разделяет слабости храброго воинства. Все же что-то неуловимо отталкивающее скрывалось в ласковых словах претендента. Со всем соглашался, что опричники навскидку предлагали. Не похож тем был на своевольного нынешнего государя. Тот согласится с чем, но всегда не вполне. Легкий запах вчерашнего перегара, прикрытый свежей выпивкой, веял от Географуса. Пах он не по-царски.

Однако существовал человек, чрезвычайно довольный скоморошьей выходкой. Борис, устроивший представление, наблюдал из ризницы, поглядывая из-за занавески. Рядом с Борисом был Иоанн, его уговорил Годунов с затеянной для отвода глаз охоты вернуться, чтобы полюбоваться на испытание преданных слуг. Борис поглядывал оплечь царя, не видел его лица и гадал, чего тот думает. Он рассчитывал пробудить негодование, но реакция государя была на свой лад.

Преобладающим чувством Иоанна было не изумление, но страх. Обливался он холодным потом. Видя клонящуюся к измене опричнину и имея подле лишь внешне надежного Годунова, он не верил никому. Ждал удара ножом в бок и от руки угодливого юноши. Горько жалел, поддавшись подсматривать. Лучше бы ему не знать, о чем давно он догадывался! С малолетства привык он людям не доверять, все искали милостей, дабы жить хлеще, клеветали и чернили друг друга, с чего же ему доверять Борьке? Не стремится ли обмануть, собака? Вон за столом ласкатели, Гриша да Федя, Басманов и Грязной, поспешно приветствуют самозванца, но не иного ли он и ожидал в их легкомыслии? Равнялись ли те качествами с первым Антиноем – князем Андреем Михайловичем Курбским, к которому имел он привязанность духовную, не телесную? Безусловно – нет, как и царские невесты не стояли вровень с Настей Романовой.

Царь шаркал взглядом по лицам приспешников, клявшихся любить его более отца и матери, выжимал одного за другим в чашу разочарования и гнева, шепотом вопрошал Годунова, будто не зная:

– В чем вина их?

Борис тихо подтверждал:

– Они его слушают.

Да, опричники внимательно слушали предложения Географуса, когда вещал он им о новых наградах, о городах, розданных на кормление, о наделении поместьями с многими хлебопашцами. Было страшно. Шуршала мошкара под сводами, залетел сбившийся майский жук. В пронзительной тишине ронял завораживающие слова Географус. Бряцала редкая чаша. Хрустели костями псы под столешницей. Опричники с бессовестной жадностью внимали, а скоморох вошел в раж и врал напропалую. Уже отнимал звания у старейших бояр, гнал их из Думы, места раздавал не по знатности, а исключительно из личных качеств. Неважно уже, кто кому сват или брат, у кого кто отец или мамаша. Ежели верен отечеству, способности имеешь, ты и в дамках. Глуп, непонятлив – ступай в отстой, как оседает хмельная шелуха на дне бражной кружки.

Слова Географуса бальзамом грели душу Годунова, он сам заслушался. «Молодец подлец! И поступь, и величественность, и словесные склады! Царь Иоанн, окажись вместо, не сказал бы лучше». Только Иоанн никогда никого не просил, а этот просил. Мнимое величие актера прикрывало униженность, как дорогой плащ иной раз скрывает застиранное ветхое исподнее. Иоанн был царем, Географус же только казался. Но где научился он держать себя со значением, где подсмотрел, как обращаться с присными и слугами? Географус копировал Иоанна, но были и отличия, и отличия существенные, делавшие мнимого Георгия самобытным. Географусу хотелось верить: это настоящий, Богом сохраненный наследник, Васильев первенец. И опричники склонялись. Они отставляли чаши, неразжеванный кусок мяса застревал в зубах, начатый жест повисал в воздухе. Резонеры, наиболее в рассуждениях подкованные, взвешивали на чашах ума, лучше ли для Московии как Рима третьего царем Георгия признать – сына волжской татарки или верным остаться Иоанну, сыну татарки литовской. И интриган Бомелий, ведший сложную игру промеж царя, польского посла, опричников и Годунова, то друг, то враг, а скорее – одновременно, ради средств ли на опыты, по любви ли к возбуждению нервов, как иностранец не понимая многого из сказанного Географусом, завораживался произведенным им на собравшихся за столом впечатлением.

Досужие головы вопросили мнимого Георгия, остался ли он в Литве ревностным православным; коли так, соблюдал ли посты и обряды, творил ли молитвы. Географус развеял сомнения: истово возложил православный крест на плеча, явил бывший за воротом крест нательный вместе с серебряным оберегом – на щите отлитой Богородицей. Громко изрек символ веры, перешел к чинам православной службы. Скрываясь, искушался он литвинами, да отверг как богомерзкое католичество, так и секты лютеранские, воровское униатство, коим в уветливом соединении спорящих папа под Православие подкапывался.

Что ж, умен, рассудителен Георгий Васильевич. Сулит отстаивать опричнину. На сем готов распятие лобызать, потребуется – подпишет и особую новому дворянству вольную. Будет: никому в войске, в земстве не служить, кто не хочет. Имения продавать, по духовной передавать, а не отбирать, когда службе конец. Географус замолчал победителем.

Поверил ему и забывшийся Годунов. Лишь установленный глубоко в мозгу сторожок держал его в сборе: жди царского слова.

– Пойдем! – сказал Иоанн.

Они незаметно вышли из ризницы задним ходом. Тихонько присоединились к охоте. Иоанн не возвращался во дворец несколько дней. Но не развлекала гоньба за поднятым зайцем. Иоанн размышлял вернуться в Москву, отречься опричнины, взять земское войско, окружить, выморить, сжечь Александрову слободу, гнездо истинных изменников. Не доверяя и земщине, он постановил умножить число немецких наемников. Мнил купить преданность. «Москвичам сколько не дай, одно изменят. Где жрут, там и срут», - зло думал он, готовя месть.

2

Яков Грязной оставался в Суздале. Задача его была присматривать за царскими невестами, но он столь стеснялся своих обязанностей, что и подойти к ним боялся. Невидимая стена легла и между ним и Ефросиньей. Немое, тупое отчуждение испытывал он к ней после венчания ее с Матвеем. Встречаясь. боялся глаз поднять, слово молвить. Вдвоем они собирались в келье у одра умирающего племянника. Ефросинья отирала платом пот, обильно проступавший на бледном челе. Яков шептал молитвы о выздоровлении. Но если руки Ефросиньи и Якова случайно сталкивались, когда поправляли они постель, подвигали горшок с парящими кореньями, как назначил не Бомелий, но суздальский монашек, или натягивали под горло знобящему одеяло, их словно молнией ударяло. Некоторое время оба пребывали в сильнейшем смущении. Ефросинья тут же суетилась, Яков же вскакивал и отходил окну.