Иоанн Кронштадтский

Не в восторге от пьесы был даже «сочувствовавший» пафосу Протопопова В. В. Розанов: «Пьеса мне не понравилась. Она написана слишком для улицы, для грубых вкусов и элементарного восприятия. Какая-то банда мошенников, мужчин и женщин, преувеличив и без того великое народное почитание к отцу Иоанну Кронштадтскому, довела это почитание до «обоготворения заживо», — и на нем основала обирание простодушного темного народа, со всех концов России стекающегося в Кронштадт, чтобы «видеть батюшку» и получить от него тот или иной дар, помощь, совет, исцеление»^[263].

Может, для кого-то это и выглядело странным, но «Черные вороны» на театральных подмостках страны шли с аншлагом, сопровождаемые множеством хвалебных рецензий в прессе. Немногочисленные попытки запретов на постановку опять-таки вызывали оголтелую газетную кампанию. В конце концов лишь ходатайства некоторых архиереев перед императором Николаем II помогли снять пьесу с репертуара. Как моральную поддержку политической позиции Иоанна Кронштадтского в революционные годы следует рассматривать его назначение в 1907 году членом Святейшего синода.

История с пьесой, как и вообще «антииоанновская» кампания побудили активных почитателей кронштадтского пастыря основать общество для его защиты от клеветы. Был разработан устав, получено согласие самого Иоанна, но в последний момент митрополит Антоний (Вадковский) не благословил начинание.

Пожалуй, более всех приблизился к пониманию причин и обстоятельств «отторжения» Иоанна значительной частью российского общества писатель В. В. Розанов в своей статье, опубликованной уже после кончины священника. Он констатирует, что в течение лет пятнадцати «вся Русь сливалась в огромном удивлении к народному священнику, народному герою, — но герою не на поприще подвига, а на поприще святой жизни и святого делания». Но что же произошло в течение каких-то пяти-шести лет, задается вопросом писатель, почему «около прежних восторженных отзывов» появились отзывы «сомневающиеся, подозрительные, негодующие»?

Розанов объясняет это тем, что Иоанн вторгся в сферы — политику и культуру, — к которым он не имел никакого отношения и посему мог иметь мнение о них «наивное и младенческое». Согласимся с писателем. Но далее он развивает тезис о том, что Иоанна «побудили» высказывать столь эпатажные мнения о Льве Толстом, о революции, о либеральном движении, о конституционных идеях, чтобы воспользоваться ими затем в собственных целях. «По глубокому неведению всех этих дел, — резюмировал Розанов, — Иоанн Кронштадтский был здесь сам связанный человек, которого несли куда хотели, и принесли в черный лагерь нашей реакции. Это, можно сказать, «случилось с ним», а не «совершил он»; случилось, как несчастие, нисколько не вытекавшее из существа его, из его личности, из его духа». Положим, здесь согласиться с писателем трудно. Все же не был Иоанн безвольным, мягкотелым и податливым человеком. И как мы пытались проследить на протяжении становления его как личности, его политические качества — это «его качества». Осуждение им того, что он не принимал, шло изнутри Иоанна, а не было взято у кого-то, что называется, напрокат^[264].

Но всего заметнее общественное охлаждение к делам и личности Иоанна Кронштадтского проявилось в резком сокращении числа паломников в Кронштадт, а вместе с этим и денежных поступлений в Андреевский собор, в благотворительные учреждения Иоанна. Теперь, если кто и посещал кронштадтского пастыря, так это церковные и общественные деятели правого толка. 5 декабря 1907 года прибыл митрополит Московский Владимир (Богоявленский) в сопровождении епископа Саратовского Гермогена (Долганева) и московского протоиерея Иоанна Восторгова. Их сопровождали главный начальник Кронштадта генерал Н. И. Иванов и военный губернатор Кронштадта вице-адмирал К. П. Никонов.

К высоким гостям старец вышел не своей быстрой и бодрой походкой, а сильно утомленный болезнью. Он поседел, лицо вытянулось и исхудало, имело бледно-желтый восковой цвет, что свидетельствовало об изнурительной лихорадке. Его голубые глаза уже не блестели прежней живостью, а потухли. Голос стал гораздо мягче. Некоторые из приезжих не могли сдержать слез, лобзая, может быть, как им подумалось, в последний раз батюшку.

— Сердечно благодарю вас, высокие гости, преосвященнейшие архипастыри, что вспомнили меня и посетили мои немощи, — приветствовал гостей Иоанн.

Митрополит Владимир усадил старца с собой рядом на диван. Отец Иоанн попросил благословить чай и поданную закуску. Сам всем налил чай, подал по рюмке вина и провозгласил здоровье «высоких дорогих гостей». В ответ митрополит пожелал здравия болящему и многих лет жизни на благо Церкви. Все дружно пропели «Многие лета», что тронуло страдальца до слез.

Иоанн просидел с гостями более получаса. Шла оживленная беседа, вспоминались здравствующие товарищи-архипастыри, важные события церковной жизни, совместные встречи, служения и поездки Иоанна в Москву.

На следующий день Иоанн служил раннюю обедню в соборе. Все радовались этому приливу сил и бодрости. Позднюю литургию служили оба архиерея. Собор, как и раньше, был полон. Царила необычайная тишина, чувствовалось повышенное молитвенное настроение. Проповедь «Кронштадтский светоч и газетные гиены» произнес Иоанн Восторгов. Всю ее он посвятил обличению «нашей пьяной, гнилой и безбожной, безнародной, самоубийственной революции» и защите от «ожесточенных разбойников, еврействующей печати, газетных гадов» веры православной, святынь народных и Иоанна Кронштадтского — «чести нашего пастырства»^[265].

После литургии оба епископа и сопровождавшие их лица вновь посетили Иоанна. Архипастырям и отцу Восторгову Иоанн вручил святые иконы. В этот раз около двух часов беседовал с гостями Иоанн. Подробности беседы не известны, но по ее окончании, как сообщали очевидцы, на глазах у всех были слезы.

— Я могу спокойно умереть, зная, что вы будете продолжать мое дело, будете бороться за православие, на что я вас и благословляю, — сказал, расставаясь, Иоанн Кронштадтский.

Заботу о пастыре в дни его болезней проявляла и царская чета. В телеграмме от 20 декабря 1907 года император Николай II писал: «Радуюсь сердечно и благодарю Бога, даровавшего Вам улучшение здоровья и всей России драгоценной Вашей жизни. Николай»^[266]. То ли впопыхах составляли придворные борзописцы текст или сам император правил, но звучит как-то не по-русски. Не случайно правовед А. Ф. Кони в письме А. А. Шахматову отметил: «Читали ли Вы сегодня безграмотную телеграмму полковника Романова на имя Иоанна Кронштадтского? Точно все соединяется, чтобы уронить престиж с<амодержца>. Неужели и в «Правит<ельственном> вестн<ике>» не нашлось никого, кто решился бы доложить, что в России есть грамматика и логика?»^[267]

Глава 6

ПОСЛЕДНИЙ ЗЕМНОЙ ГОД,

1908-й

Неисповедимому Промыслу Божию было угодно, чтобы угас светильник Церкви Христовой и молитвенник земли Русской, всенародно чтимый пастырь и праведник, отец Иоанн Кронштадтский. Николай II, российский император

Прощальное паломничество

В наступившем 1908 году близкие и родные не могли не видеть, что физически пастырь угасает, но духом он по-прежнему оставался бодр. Болезнь пыталась одолеть его, но он продолжал подвижническое служение Богу, Церкви и людям так, как он его понимал. Никому не было открыто, хотя сам Иоанн, возможно, и предощущал, что пошел последний год его земной жизни. Он заносит в свой дневник такие слова: «По моей старости (79 лет) каждый день есть особенная милость Божия, каждый час и каждая минута: сила моя физическая истощилась, зато дух мой бодр и горит к возлюбленному моему Жениху, Господу Иисусу Христу. Столько залогов милости я получил и, получая от Бога в этой жизни, надеюсь, что и в будущей жизни по смерти получу; а смерть есть рождение в жизнь вечную Божией милостью и человеколюбием»^[268].

Никуда нельзя деться от того, что физическое состояние человека отражается и на его внутреннем самочувствии. От того-то, как представляется, чуть ли не на каждой странице дневника за 1908 год приводятся записи каких-либо тревожных снов, видений, ощущений со сложной символикой, трагической событийностью: фантасмагории, нападения, угрозы, пророчества. Эти настроения переносятся и в проповеди, с которыми Иоанн обращается к пастве. Безусловно, его волнует не столько личная судьба, казалось, он уже примирился с неизбежным расставанием с землей, сколько мысль о будущем России. «Что-то будет с тобой, Матушка-Русь?.. Перестали понимать русские люди, что такое Русь!» Но поскольку его политический идеал весь в прошлом и неизменно связан с единением церкви и государства, то в его представлении будущая «Русь новая» возродится «по старому образцу; крепкая своей верою во Христа Бога и во Святую Троицу!».