Ирландское обещание
Шрифт:
— Что ты там говорила об Александре? — Спрашивает София, когда я сажусь обратно, кладя тонкий черный телефон на стол. — Лиам относится к тебе не просто как к гостье, Ана…
— Я знаю, — тихо говорю я. — Я просто…
— Тебе не обязательно говорить о том, чего ты не хочешь, — быстро добавляет Катерина. — Я знаю, это может быть тяжело, Ана. И ты через многое прошла. От Франко до Алексея и Александра, тебе причинили глубокую боль, больше, чем мы думаем. Если ты хочешь поговорить об этом, мы здесь для тебя. Но ты не должна торопиться.
— Я не знаю, — быстро уверяю я ее. — Я просто… я не знаю, как все это объяснить.
— Начни с самого начала, — мягко предлагает София. — Если хочешь.
— Я не знаю, что вы хотите услышать то, что вас устраивает…
— Все, что
— Я знаю, что Макс тоже пока остается здесь, в Бостоне, — добавляет Катерина. — Ты можешь доверять ему, Ана. Виктор делает это достаточно, чтобы расширить свою защиту, и Лиам тоже защищает его, насколько я знаю. Возможно, он больше не священник в глазах Церкви, но он хороший человек, и он слушает как священник. Он очень помог мне, когда Аника была ранена. Возможно, стоит поговорить с ним, если тебе нужно выговориться, когда нас здесь нет.
Я смотрю на сидящих за столом, на их обеспокоенные, серьезные лица, и чувствую, как моя грудь сжимается от любви и благодарности, а также от здоровой дозы вины. Тогда, в Париже, я думала, что они забыли обо мне. Я думала, что они сдались. Я хотела остаться с Александром, отчасти потому, что искренне верила, что никому здесь не будет дела, если я уйду навсегда, потому что я думала, что он был единственным, кому было бы не все равно. Я чувствую себя виноватой за то, что когда-либо думала об этом, за то, что когда-либо верила, что им могло быть все равно.
— Просто начни с самого начала, — повторяет София. — И расскажи нам все, о чем, по твоему мнению, тебе нужно рассказать.
Я так и делаю. Поначалу тяжело возвращаться к той головокружительной, одурманенной наркотиками ночи, когда Александр купил меня на вечеринке у Алексея, вспоминать, как все было бессвязно и странно, неуверенность в том, где я была и куда направлялась. Я рассказываю им о пробуждении в парижской квартире, о красивом темноволосом голубоглазом мужчине, входящем в дверь, как видение, с едой в руках и улыбкой на лице, об Эйфелевой башне за моим окном и запахах Парижа, проникающих в мою комнату.
— Это было похоже на сон, — говорю я им, складывая руки на коленях. — Как будто этого не могло быть на самом деле. Он сказал, что его зовут Александр Сартр и что я принадлежу ему. Он накормил меня невероятным завтраком, приготовил ванну и вымыл меня, расчесал мне волосы и снова одел. Это было так странно. Это было похоже на лихорадочный сон, действительно…
— Он тебя помыл? Причесал? — София пристально смотрит на меня. — Как…это было сексуально?
— Нет. Это было самое странное. — Я рассказываю им и про наряд горничной, как он заставлял меня убираться в его квартире каждый день, специальную обувь, которую он заказал для меня на заказ, и то, как он обращался со мной как с куклой, но никогда не прикасался ко мне сексуально. — Я не могла этого понять. Сначала я подумала, что он купил меня просто как горничную, что, возможно, я ему не интересна в сексуальном плане, или он помешанный на контроле, или что-то в этом роде, что ему нужно было убедиться, что все, особенно я, подчинялись ему. Но потом…
Я рассказываю им о встрече с Иветт, о том первом ужине, на котором Иветт настояла, чтобы я ела на полу, о том, как она говорила о других домашних питомцах, о других девушках, заставляя меня задуматься, кого еще Александр купил до меня. Я рассказываю им о том, как я шарила в офисе, хотя он прямо приказал мне не делать этого, о том, как нашла купчую на мою покупку, о том, как я узнала сумму, за которую он купил меня.
— Мы подслушали это на вечеринке, — говорит София. — Ты была слишком увлечена происходящим, чтобы заметить
многое, но Александр не стеснялся твоей продажи. Он был очень настойчив в том, что хочет заплатить за тебя эту сумму. Алексей выглядел так, словно собирался упасть в обморок, когда Александр назвал цену. Он пытался отказаться, на самом деле, он сказал — она прикусывает нижнюю губу, на ее лице появляется выражение отвращения. — Он сказал, что ты этого не стоишь, потому что ты ущербная. Но Александр настоял.— Именно поэтому он хотел меня, — шепчу я. — Потому что я была повреждена.
— Что? — Все три женщины смотрят на меня в замешательстве, и я чувствую, как жар поднимается по моей шее, мое лицо краснеет при мысли о том, чтобы рассказать им, что было после этого.
Я нервно облизываю губы.
— Остальное становится… странным.
— Мы не собираемся судить тебя, — мягко говорит София. — Ты не обязана рассказывать нам ничего, что тебе неприятно, чтобы мы знали. Но мы все пережили трудные времена, а мы с Катериной особенно, наши мужья непростые мужчины, у которых… другие желания, чем мы привыкли. Что бы ни произошло между тобой и Александром, мы не собираемся думать о тебе иначе.
Зная, что Александр сделал со мной, что я сделала с Александром и какие чувства он во мне вызывал, трудно поверить, что они не осудили бы меня. Но мне нужно кому-то рассказать, не только терапевту или священнику. Я хочу поговорить со своими друзьями. Итак, я рассказываю им остальное. Не в самых наглядных деталях, но я рассказываю им, как Александр заставил меня встать на колени в офисе, как это меня возбудило, насколько он был возбужден. Я рассказываю им о том, как тайком выбиралась из комнаты, чтобы понаблюдать за ним ночью, о фотографиях на кровати. Я рассказываю им о еде, стоя на коленях на полу, под присмотром Иветт, о той ночи, когда я наконец зашла в спальню Александра, и о том, что произошло после этого. И затем, когда мое сердце бешено колотится, а желудок скручивает от тошноты, вспоминая ужас того вечера, я рассказываю им о том, как Лиам пришел спасти меня и что произошло.
Что сделали Александр и Иветт.
Я чувствую, как бледнею от ужаса на их лицах, когда заканчиваю рассказ.
— Я знаю, вы, наверное, думаете, что я ужасна, что это ужасно, что я хотела его, что я думала, что влюбляюсь в него, а потом…
— Нет. — София качает головой, и я вижу, что Саша и Катерина делают то же самое. Она все еще держит меня за руку, а Катерина тянется к моей другой. Я вижу, как они обе пытаются смягчить выражения своих лиц, чтобы не выглядеть такими испуганными. — Нет, Ана, мы не считаем тебя ужасной. Мы…думаем, что с тобой сделали что-то ужасное… На самом деле, много чего, и все это разные мужчины, и что ты отреагировала так, как тебе было нужно, чтобы выжить.
— Я все еще не понимаю, — тихо шепчу я, чувствуя, как моя грудь сжимается от боли при воспоминании обо всем этом, возвращаясь с новым приливом боли. — Он сказал, что любит меня. Что он хочет защитить меня, обеспечить мою безопасность. Я не могу понять, почему он послушался Иветт, почему отдал меня Лиаму…
— Потому что он не любил тебя, — мягко говорит София. — Это не любовь, Ана.
— Он хотел владеть тобой, — твердо говорит Саша. — Он хотел, чтобы ты принадлежала ему, чтобы ты оставалась сломленной, чтобы ты нуждалась в нем. Он не мог смириться с мыслью, что кто-то другой может забрать тебя, что, если бы тебе дали свободу выбора, ты могла бы выбрать кого-то другого.
— Он тоже был сломлен, — тихо говорю я. — То, что его отец сделал с ним и его сестрой…
— Ужасно, — заканчивает Катерина, и я вижу намек на сочувствие в ее глазах. — Он тоже прошел через ужасные вещи, Ана. То, что с ним случилось, ужасно. Но у всех нас это есть, у тебя столько же или даже больше, чем у кого-либо другого. Ты бы сделала то, что сделал он? Купила кого-нибудь, держала его пленником в своем доме, заставляя зависеть от тебя?
— Ну…нет, но я бы не смогла. — Я смеюсь, но даже я слышу нотки раздражения. — Я не думаю, что он понимал, что было не так в том, что он делал, я действительно не понимаю. Я просто не могу избавиться от ощущения, что, по-своему, он действительно любил меня.