Исаакские саги

Ответа на свой вопрос он и не ждал. И так все ясно. Он занял место и начал работать.

По ходу дела они перебрасывались словами то по делу, то отвлеченно.

Когда главное было сделано и началось спокойное зашивание, Борис Исаакович стал сетовать на сегодняшнюю ночь.

— Какой к черту я оператор — вся ночь идиотская. То хулиганье в домофон дудели, то порядочные люди из операционной.

— Идите, Барсакыч. Мы зашьем сами.

— Смысла домой ехать уже нет.

— А вы у себя в кабинете поспите. А мы разбудим.

— А сколько крови он потерял?

— Много, Борис Исаакович. Надо бы еще подлить, да нету. Со станции, что было привезли, а больше нет.

— А какая группа?

— Третья положительная.

— Моя. Ну, так возьмите немного. Много не дам, — засмеялся. — У невыспавшегося же можно.

— Можно. Но у старого нельзя. В этом плане, по крайней мере, вы в тираж вышли.

— Шутить начали. Нет, так нет. Пошел спать… А то б как Маугли я б ему… Мы одной крови… Нет так нет… Спать, спать хочу.

Днем он подошел к парнишке, который, хотя был и в приличном виде, но все еще находился в реанимации.

Бледный. Но давление держал. Свертываемость нормальная. Мочу давал. В сознании…

В ясном сознании.

— Ну, что, тезка… Тебя, оказывается, также зовут, Борисом. Ну как, оклемался?

— Больно.

— Избили? Подрались?

— Не помню.

— Пьяный что ли был?

— Нет. Гуляли. А как вас называть?

— Я ж говорю Боря. Борис Исаакович.

Мальчик после наркоза, кровопотери, операции, нервного шока — себя, по-видимому, плохо контролировал. Глянул на доктора и отвернулся.

— Иссакыч?!

— Не расстраивайся, дорогой. Мы все равно одной крови. Хм.

Имя у нас одно. Иссакыч потащился из реанимации. А может, ему показалось…

А на дорогах сейчас полно машин. Опять гнать, опять дорожный лёт, спешка, суматоха, суета. Не покатишься плавно, не поглядишь на мир вокруг, не разглядишь сразу, что вокруг творится.

Вежливый

— Значит, доктор, вы должны ей сделать операцию. Ей же больно.

— Да поймите вы — не все, что болит надо оперировать.

— Раз вы не можете ей помочь — значит надо оперировать.

— Вы ж не понимаете в этом — зачем говорить пустое.

— Мне уж больше восьмидесяти и, если моей дочери больно, значит, я требую ей помочь. И вот уже сколько лет ей никто не помогает.

— Ну, нет у нее ничего такого, что требует операции. Ее уже где-то оперировали. И не раз. И не помогли. Операции были напрасны. А вы опять.

— Я не знаю. Ее там оперировали — значит так было надо.

— Может, надо было. Я тоже не знаю — я сам не видел. Но вот выписка из истории болезни, где сказано, что ничего не обнаружено.

— Вы не должны нам отказать… Значит…

— Могу. Что я бандит, когда режут просто так. Могу и отказываю.

— Значит, что у нее?

— Есть больные, которые настаивают на операциях, несмотря на то, что им они не помогают. Хирургия же не всесильна. Что ж, как говорится, не с чего, так с бубен? Вы ж не врач. А потому не подбивайте меня на преступление.

— Значит, это и есть преступление, коль вы отказываете нам в операции.

— Давайте прекратим разговор. Вы в этом ничего не понимаете, а нас донимаете пустыми разговорами. Вот заведующий отделением сидит — он также думает. А если вы нам не верите, можете обратиться к любым консультантам. Мы будем только приветствовать.

Заведующий отделением, Борис Исаакович сидел в углу ординаторской в кресле и делал вид, что изучает истории болезней. Он думал его минет тяжкая обязанность говорить с этим несчастным стариком, который уже многие годы страдает вместе со своей дочерью. Она уже не раз лежала в их отделении. Где-то ей делали напрасные операции. Есть такие, по-видимому, не совсем, скажем мягко, адекватные люди, что страстно жаждут оперироваться. И кое-где да кое-кто подается их настойчивым страстным мольбам и стенаниям. Они, эти страдальцы, конечно, ненормальны, но определить, как некую точную болезнь нельзя, что нередко бывает с душевными недугами.

Борис Исаакович разозлился на своего ординатора за то, что он сваливает разговор на него. Но ведь и врача тоже можно понять. Если разговор с пациентом или родственниками его заходит в тупик, надо обращаться к следующей инстанции, к заведующему. Но и заведующий уже неоднократно вел эту, не дающую никакого пути к свету, беседу. Еще одна безрезультатная и бессмысленная беседа. Не дай Бог еще и в ругань перейдет. И так все на грани.

Борис Исаакович разозлился, но вынужден был вступить на скользкую дорожку объяснений ненужности операции.

Сказка про белого бычка. Естественно, и сейчас она ничем не закончилась — эта очередная беседа.

Старик ушел и врачи остались одни.

— Ты был невежлив, — открыл дискуссию заведующий.

— А что ж, соглашаться на операцию?

— Ну, не отказывал бы так категорически. Сказал бы полечим, посмотрим. Хотя я ему и сам раньше тоже отказывал. Но помягче надо. В чем-то бы с ним соглашался полегонечку. Отказывать надо вежливо. Как облако.

— Как облако! Так и соперируем еще сдуру. Простите — с вежливостью на знамени.

— Ты не иронизируй. Деда жалко.

— А мне? Так что делать-то?

— Да все правильно. Я и сам не знаю. Оперировать, конечно, ее нельзя. Шли бы в ту больницу, где ее оперировали…

Вот такая бесплодная, хоть и бесшумная дискуссия, еще чуть порокотала, а скорее, пожурчала и, естественно, сама собой испарилась. Решения и не могло быть никакого. Вежливость вежливостью, а операция — не таблетку дать… Или даже не укол сделать.

Все занялись своими делами. Врач согнулся и навис над столом, начав чиркать ручкой по листочкам, рисуя дневники, выписывая больных, и одолевать прочую бумажную рутину.

Заведующего вызвали в перевязочную, куда он и ушел, радуясь спасению от собственных начальнических замечаний. Прикидывая про себя, что хороший руководитель делает мало замечаний, чтоб не наступила их инфляция. Когда часто делаешь замечания, перестают на них внимание обращать.

Идет по коридору, закончив перевязку. Навстречу лифтер их, широко улыбаясь, будто радуясь встречи с начальником.

— Иссакыч, я тебе привел представителя канадской фирмы в Москве. Ножи продает.

— Какие ножи? Я причем? Скальпеля что ли?