Исаакские саги

Из-за спины лифтера выступил молодой человек, вполне, словно, и впрямь, с канадской фирмы.

— Здравствуйте. Мы представители московского филиала канадской фирмы. У нас рекламная распродажа. Вот предлагаем электромассажные приборы и перочинные ножи. В общей продаже они стоят много дороже.

Представитель раскрыл свою большую сумку и вытащил две коробки. В одной была коробочка поменьше, в другой, рядами лежали перочинные ножи.

— Массаж? Мне?.. Разве что с лысиной бороться? Да и нож мне зачем?

— Ты что, Иссакыч! — возопил лифтер. — Ты посмотри, какие ножи. Двенадцать предметов. Ты посмотри, раскрой его.

— Не иначе, как комиссионные получаешь.

— Так они меня спросили, а я и сказал — есть у нас заведующий, хирург, так он, точно купит. И к тебе привел. Ты посмотри! А штопор-то! А отвертка. А вот ножницы, открывалка. Ну!

— Да не нужен мне нож.

— Как не нужен? Ты на машине ездишь? В машине нож у тебя есть? Ну, вот-то и оно.

Иссакыч пооткрывал все предметы. Представитель канадцев стоял молча и с достоинством и гордостью смотрел на рекламируемый лифтером, а им продаваемый товар. Заведующий вспомнил «Записные книжки» Ильфа. Там кажется, написано, что вечерняя газета с такой гордостью писала о лунном затмении, будто сама его сделала. Литературная реминисценция размягчила твердость Иссакыча, и он сказал, глядя на лифтера:

— Можно подумать, что ты сам его делал.

Хотя на самом деле это больше относилось к представителю.

Собственная эрудиция и культуртрегерство, хоть и остались внутри, но все ж побудило его быть вежливым и он купил этот нож. Все были довольны. Впрочем, представителю фирмы, возможно, было мало для доказательства своего умения, да и заработок невелик. Лифтер повел его в другие отделения. Лифтер был ажитирован удачной сделкой. Он, вроде бы, наконец, при настоящем деле. Скучно сидеть у лифта. А сейчас он выглядел, как мужчины, которых показывают по телевизору, когда они воюют где-нибудь в Приднестровье, Абхазии. Все они, как бы при настоящем мужском деле. Радуются, улыбаются, деловито размахивают руками. В одной руке настоящий инструмент мужчины — автомат, другой указывает куда-то вперед. Воины! Мужчины! Так и лифтер оказался при настоящем деле.

Эх, черт побери! И Иссакыч опять почувствовал себя Иссакычем, а не заведующим Борисом Исааковичем. И всего-то надо поговорить с настоящим мужчиной и сделать настоящее приобретение, инструмент мужчины.

И вежливым был — не отказал в пустяке. Нельзя же просто переделаться, взять в руки себя, так сказать, и измениться. Ни от внутренних причин, ни от внешних, по-моему, переделаться невозможно. Уж, как там сложился твой генетический рисунок, так ему и быть таким до конца. Воспитанием можно лишь прикрывать свою истинную сущность, да, все равно, она где-нибудь когда-нибудь вылезет. И по пьянке может высунуться, и в конфликте, а то и после, скажем, кровоизлияния в мозг, когда снимается контроль жизненных установок.

А вот интересно — был он вежливым генетически или это установки воспитания, текущей жизни? А может, просто запуганный раб, советский еврей к тому же…

Все это он думал про себя медленно подымаясь по лестнице в операционную. Лифта он не стал ждать. Там стояло несколько женщин — сестер и посетительниц, наверное — и, не решаясь, даже намекнуть, что он как бы главнее и старее всех ожидающих, не воспользовался своим служебным и возрастным преимуществом, потащился наверх пешком. Зато и пофилософствовал сам с собой, заодно и обдумав, — преимущество ли его нынешний возраст.

Уже идя по коридору операционного блока, он продолжал вспоминать свои вежливые экзерсисы. Вот, например, если ночью будит его звонок из больницы, на стандартно вежливый вопрос дежурного: «Вы не спите, Борис Исаакович?» — почему-то он идиотски отвечал: «Нет, не сплю». Вот уж нелепость. Почему бы ему в три, четыре, пять часов ночи не спать? Из вежливости… От вежливости, от тактичности до лицемерия один шаг… Вежливость!

В операционной он мыл руки и продолжал дискутировать, размышлять сам с собой. Сейчас его задели обмылки, которые им нынче дают вместо нормального куска. Очередная комиссия из станции эпидемиологической службы дала указание: каждый раз, когда хирург моется перед операцией, у него должен быть новый, отдельный кусок мыла. У нас же все прогрессивное, новое, реформаторское, нужное, может, и необходимое, начинается и кончается одним: «запретить!». Нет, чтоб создать условия. Запретить! «Запретить мыть руки одним и тем же куском мыла!» Ну, так снабдите больницу маленькими стандартными кусочками, какие, например, в гостиницах. В хороших, цивилизованных гостиницах. Неужто операционная менее важна, чем отель? Не дают. Запрещают, но не дают. Денег нет. И так всюду. Мешают новые гаражики, «ракушки», распространившиеся по Москве. Говорят, ждут команду запретную. Для красоты города. Мол, красота спасет город, мир. Может, и не будет такой команды. Но все ждут. Привычно, реалистично. Лучше запретить, чем думать и делать. От посетителей в больницах грязь и инфекция, мол, в городе грипп, или там, простуды много. Запретить. Ну и так далее и так далее. Примеров полно.

Вот и купаются рабы в океане запретов. А еще и национальные запреты — нынче, под прессом «люди кавказской национальности». Вообще, главное, лишь бы чужие… Как говорится, было бы болото, а лягушки напрыгают.

И вот бедные сестры перед началом операционного дня кускуют обычное мыло на эдакие ублюдочные говешки. Их, как следует, и в руки не ухватишь, а, стало быть, и не намылишь, как надо. Но не сестры же виноваты.

Иссакыч тщетно проворачивал этот ошметок между ладонями под струей воды — пена мыльная не рождалась. Он не стал им ничего говорить, тем более, упрекать. И не попросил для себя отдельного, полноценного куска мыла. Поплескался чуть подольше — сойдет, наверное. Потом, все равно, еще мыть руки всякими растворами. Обойдётся.

Просто вежливо поблагодарил, когда ему подали салфетку вытереть руки насухо перед растворами.

После операции он встретился с одной своей знакомой, что пришла по поводу какого-то больного, лежащего у них в отделении. Они давно уже все проговорили о причине ее появления. Потом, якобы повспоминали свои прошлые встречи. Потом поговорили, некоторым образом, как говорится, о фонарях и пряниках, сиречь, ни о чем. Потом она поправила ему отогнувшийся воротничок халата. Потом, вспоминая, нечто приятное, должно быть, им обоим, приникла к его груди на правах старой подруги. Потом похвалила его нынешнюю стать и молодечество. Потом и он ее вежливо прижал к груди. Потом и он, вполне, вежливо сказал сколь приятно ему ее сегодняшнее посещение. А потом похвалил ее молодость, наружность, так сказать, и приветливость, и в знак искренности своей поцеловал в щечку. В конце концов, было бы невежливо не ответить на ее приязнь.

А затем он: — Извини, я только взгляну на больного после операции. Посиди пока здесь. И пошел в реанимацию. Может, действительно, решил проверить, навестить своего сегодняшнего подопечного? А может… Шел медленно и опять философствовал на ту же тему, что завела его с самого утра, засела в нем, словно заноза. «Конечно, — думал он, — бабник, вовсе, не тот, что не в состоянии пропустить ни одну женщину; а тот, что из вежливости ли, с еще какой напасти, но не может отказать. Обидеть не хочет. Да, да! Вежлив очень. Вот и я… Мабуть, догадается, да и уйдет, пока я кантуюсь в реанимации. Мабуть, тоже только вежливая? Пожалуй, уйдет. Надо бы. А вот, если не уйдет?.. Лучше бы».

Не ушла.

— Борь, ты скоро уходишь?

— Ну, через полчасика, наверное.

— Ты домой? В ту сторону?

— Ну, в общем, да.

— Я подожду. Ты ж на машине? Подвезёшь, может? Можешь?

— Ну… Конечно. Ты там же, где и жила?

— Ну да. Я подожду у тебя здесь. Удобно?

— Посиди, а я пройдусь по больным кое-каким. Дам пару сверхценных указаний и поедем.

Борис Исаакович не был уверен, что он правильно помнит, как её зовут. Ему помнилось, что Катя. Но как проверить? Посетовав про себя, что явно развивается Альцгеймер, он, пока шли к машине, разрабатывал стратагему подтверждения и уточнения имени. Когда они уселись в машину, он рассмеялся и, полностью развернувшись к спутнице, сказал:

— Господи! Какая женщина! Откуда вы, прекрасная дитя? Ну, если вы свалились с неба в мою машину, давайте знакомиться. — Он раскрыл руки, как для объятий и — Я Борис.

Дама рассмеялась, опять приткнулась к его груди и продолжила игру:

— А я Катя.

— Очень рад такому знакомству. — И продолжая смеяться, включил зажигание.

Продолжая взятый способ общения, Борис постепенно вспоминал всё их прошлое общение, всю компанию, где они вместе, как теперь бы сказали, тусовались, а в те времена это называлось — гужевались. Язык наш, как и весь мир сегодняшний, менялся, только значительно быстрей, на уровне изменений в стране, за которой в последние годы и не угонишься.