Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона
Шрифт:
6. Шестов имеет в виду переведенную на французский язык Б. Шлецером свою книгу Les r'ev'elations de la mort: Dosto"ievsky – Tolsto"i (Paris: Plon, 1923), составившую 1-ю часть вышедшей впоследствии книги На весах Иова (1929).
7. Жена Гершензона Мария Борисовна (урожд. Гольденвейзер; 1873–1940), сестра пианиста и композитора, музыковеда и музыкального педагога А.Б. Гольденвейзера. Происшествие, в результате которого Мария Борисовна сломала руку, описано в книге воспоминаний ее дочери:
На лестнице, когда она спускалась к парадному выходу, у нее закружилась голова, она упала и, пролетев вниз целый пролет, инстинктивно уперлась правой рукой в стену с такой силой, что сломала руку повыше кисти. Перелом оказался
8. В августе 1924 г. Вяч. И. Иванов был командирован за границу по линии Наркомпроса и через Берлин отправился в Рим.
9. Образ Вяч. Иванова-философа представлен Шестовым в статье Вячеслав Великолепный. К характеристике русского упадничества (Русская мысль, 1916, № 10, сс. 80-110), прочитанной в виде доклада 4 ноября 1916 г. на заседании Религиозно-философского общества и впоследствии включенной в его кн. Власть ключей. О времени, когда статья создавалась (лето 1916 г.), знавшая обоих и наблюдавшая их вблизи Е. Герцык вспоминала:
Нас с сестрой особенно тешило эстетически, когда сходились Шестов и Вяч. Иванов – лукавый, тонкий эллин и глубокий своей одной думой иудей. Мы похаживали вокруг, подзадоривали их, тушили возникавший где-нибудь в другом углу спор, чтобы все слушали этих двоих. И парадоксом казалось, что изменчивый, играющий Вяч. Иванов строит твердыни догматов, а Шестов, которому в одну бы ноту славить Всевышнего, вместо этого все отрицает, подо все ведет подкоп. Впрочем, он этим на свой лад и славил (Евгения Герцык. Воспоминания. Paris: YMCA-Press, 1973, с. 111).
Параллельное портретирование Вяч. Иванова и Шестова см. в кн. Одиночество и свобода (1955) знавшего того и другого Г. Адамовича (гл. Вячеслав Иванов и Лев Шестов).
10. Вильгельм Дильтей (1833–1911), немецкий историк культуры, философ, литературовед.
16
ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ
Ch^atel-Guyon
16/IX. <19>24
Дорогой Макс Ефимович!
Получил книги для Наташи и письмо от Вашего племянника. Очень благодарю и Вас и его. Я бы ему написал, но он не сообщил своего адреса – будьте добры, когда увидите его, поблагодарите его за меня. Книги вполне подходят, и больше Наташе уже ничего не нужно.
А теперь разрешите мне несколько слов, или, лучше, просьбу – совсем другого рода. И не о себе, а о сестре, о Фане Исааковне. У нее это лето вышло очень неудачным. У нее были очень большие неприятности – как я уже Вам однажды писал. В чем дело – рассказывать в письме не стану: она сама, когда приедет в Берлин, все Вам расскажет. Но пока, из-за этой ужасной истории, ей пришлось все лето прожить в Париже, и она намучилась неслыханно. И хотя все, к счастью, окончилось благополучно, но так извелась, что ей прежде чем приступить к работе, нужно хоть четыре недели отдохнуть. Сперва она об этом и слышать не хотела, и только после долгих усилий мне и А<нне> Е<леазаровне> удалось убедить ее приехать сюда и подождать Вашего письма. Ей совестно перед Вами, и она все боится, что Вы будете ею недовольны, если она <к> Вам запоздает. [1] И вот я очень прошу Вас, если только Вы находите это возможным, написать ей несколько слов на тему о том, что Вы понимаете, что и ей нужно, после всего происшедшего, отдохнуть, и что Вы ей разрешаете продлить каникулы до 15 октября. Если она получит от Вас такое письмо, это ее успокоит, она полечится под надзором А<нны> Е<леазаровны> и накопит силы, которые ей нужны, чтобы
зимой работать. Я очень извиняюсь пред Вами, что принужден доставить Вам новые заботы – но иного выхода нет. Чем скорей придет Ваше письмо, тем спокойнее будет лечиться и отдыхать сестре и тем скорее ей можно будет вновь приняться за прерванную работу. И если б Вы знали, из-за какого вздора ей пришлось так измучиться!У нас все благополучно. На меня здешнее лечение действует как нельзя лучше. Надеюсь, что зимой смогу уже как следует работать.
Через пять, шесть дней мое лечение кончается, и мы переедем в Vichy, к той хозяйке, у которой мы в прошлом году жили. В Vichy переадресуйте ближайшие письма: Vichy, Villa le Rocher, rue du Rocher.
Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет от всех наших Вам и от всех наших и меня Мирре Яковлевне.
Ваш Шестов
1. О Ф.И. Ловцкой как ученице Эйтингона, работавшей под его патронажем, см. упоминание во вступительной статье.
17
ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ
9. X. <19>24
Vichy
Villa le Rocher – Rue du Rocher.
Парижского адреса еще у меня нет -
пока пишите по адресу Сем<ена> Вл<адимировича> [1]
Paris (XVI) Bd. Flandrin, 25
Дорогой Макс Ефимович!
Не знаю даже, как и благодарить Вас за Ваши заботы о моих делах. Я начинаю верить, что, в конце концов, Ваши слова оправдаются и американское издание состоится – благодаря, конечно, исключительно Вашей настойчивости. А если оно состоится – то можно надеяться, что оставшиеся мне годы можно будет посвятить исключительно моей работе, т. к. при средней даже удаче американское издание освободит меня от материальных забот. [2]
Что касается английского издания, то, конечно, не следует ничего предпринимать, не справившись с мнением G. Kana, [3] который хлопочет в Америке. Я только хочу довести до Вашего сведения, что появившиеся до сих пор на английском языке две моих книги вышли сперва в Англии, а потом в Америке – и у различных издателей, [4] и это нисколько, как нам известно со слов Leo, [5] не помешало их удачному распространению. Я даже склонен думать, что распространение в Америке облегчится, если будет там заявлено, что книги уже появились в Англии. Но все же я думаю, что необходимо об этом списаться с G. Капом. Как видно из его письма, у него есть знакомства и в мире издателей, и в мире писателей, и он легко может разрешить наши сомнения. Кажется, это все, что нужно было мне Вам сообщить по делу об англо-ам<ериканских> изданий <sic>.
Очень нас всех огорчило, что Вы пишете о своих головных болях. А<нна> Е<леазаровна> боится, что Вы опять слишком много работаете и забываете о «прижиме». Хотя Вы и хорошо полечились и отдохнули летом, но все же в работе нужно соблюдать меру и нельзя игнорировать правила гигиены. Нужно дышать (т. е. выходить в Тиргартен [6]), нужно двигаться, ходить. Я уже давно с этим примирился и в Париже буду тоже по правилам жить. Нужно и Вам так поступать и, в этом смысле, отдать себя в распоряжение Мирре Яковлевне, как я отдал себя в распоряжение Анне Елеазаровне.
Ф<аня> И<сааковна> поправляется. Конечно, телеграмма Ваша ее очень успокоила. [7] В Виши она к нам приедет еще на недельку, так что во второй половине октября она уже будет в Берлине и расскажет Вам сама обо всем, что ей принесло это злосчастное лето.
О Ремизове ничего Вам не могу сказать. Возможно, он уже сам Вам ответил – а я уже давно ему не писал и давно от него ничего не имел. Летом, когда лечишься в особенности, письма пишутся плохо. Я думаю, однако, что он не откажется написать о Н<адежде> Вас<ильевне Плевицкой> – но далеко не уверен, что выйдет у него то, что нужно. Вы ведь его знаете – он, вернее всего, начнет по-своему рассказывать то, что видит, и, пожалуй, Н<адежда> Вас<ильевна>, которая к его манере не привыкла, не останется довольной. [8]