Ищите женщину
Шрифт:
Провожать гостью отправились все вместе. На лестнице, как женщины могли убедиться, действительно никого не было. Вышли во двор.
Из машины тотчас же выскочил охранник.
– Все в порядке, Юрий Юрьевич! – весело крикнула Ирина. – Сейчас вот простимся – и поедем.
Подошли к машине, Турецкий дружелюбно протянул ладонь:
– Турецкий.
Охранник помедлил и пожал, но не назвался. Рука у него была крепкой. Он покрутил головой и спросил:
– А где ж ваша охрана? Сыскари-то куда подевались? Все тут были… – Он, похоже, несколько растерялся.
– Они дома спят давно, – смеясь, ответила
Охранник помолчал, оценивая ситуацию, и вдруг кинул:
– Ну ты даешь, Турецкий!
– Я ему уже это говорила, – подтвердила Ирина. – Все, прощаемся.
Они стали целоваться с Елизаветой. А Турецкий заметил:
– Возвращаем, Юрий Юрьевич, в лучшем виде. В целости и сохранности. В трезвом уме и твердой памяти. Счастливый человек! Такую женщину охраняете!
– А вам что мешает? – воскликнула Ирина.
– Что? Да будь я помоложе, бросил бы все и пошел в охрану! Ну, рад был знакомству! Если Бог даст да еще хорошо повезет, встретимся, а?…
Машина уехала. Лиза прижалась к Турецкому, плечи ее дрожали, будто от озноба.
– Тебе холодно?
– Нет. Просто трясет отчего-то…
– Устала? Напряжение, я понимаю.
– Да ни черта ты не понимаешь!… Она спрашивала.
– Прекрасно. Надеюсь, ты оказалась на высоте?
– Не уверена.
– Почему?
– Потому что… ты так вызывающе вел себя! Как ты мог оказывать ей такие знаки внимания?! И при мне! На глазах!…
– Сбавь эмоции, – улыбнулся Турецкий и сжал ее плечи. – Так в чем дело?
– Она стала спрашивать. Все, как ты говорил. Я отвечала. Но потом… когда она спросила… про тебя, я не могла сдержать себя и неожиданно призналась ей в нашей близости… Я понимаю… – Она понурила голову.
Турецкий помолчал, потом взял ее лицо в обе ладони, приподнял и сказал в самые губы:
– Клянусь тебе всем святым, я не мог просить тебя о таком одолжении. А теперь я окончательно успокоился.
– Ты не сердишься? – изумилась она.
– Напротив! Ничего лучше сказать ты не могла. Они теперь все про меня знают. И от тебя отстанут. А что можно требовать от людей, которых интересует лишь одно?
– Что ты имеешь в виду? – посерьезнела она.
А Турецкий расхохотался:
– Так, вспомнил одну глупость! Идем домой…
Поднимаясь по лестнице, она вдруг остановилась и с тревогой посмотрела на него:
– А ты не боишься?
– Чего?
– За тетрадки, – шепнула она ему на ухо.
– А где ты их видела?
– Ну как же…
– Может быть, ты имеешь в виду то, что находится в сейфе у одного нашего общего знакомого? – Он тоже сказал это ей на ухо, по-шпионски оглядываясь и делая страшные глаза.
– Ах ты обманщик! – почти взвизгнула она и влепила ему… поцелуй. – Значит, сегодня ты уже полностью свободен?
– Нет.
– Почему?!
– А ты – на что? Какая ж это свобода? Наоборот, самое что ни на есть иго!
– Не знаю, не знаю, но, по-моему, ты просто нахал. Так смотреть на незнакомую женщину…
– В присутствии знакомой?
– Ты все обращаешь в свою пользу! И все-таки она мне позавидовала.
– Тем более умна. И ни черта они от нее не добьются. Ну а в отношении меня у нее наверняка сложилось совершенно определенное мнение. Во всяком случае, если придется, ей будет несложно его отстаивать.
Что и требовалось доказать.Закрыв дверь на все запоры, Лиза заявила, что сегодня ничего убирать не будет, а отложит все на утро, потому что завтра она ни в какой журнал не пойдет – поедет провожать Александра на вокзал. Турецкий заметил, что с удовольствием познакомит ее с Гоголевым, лучшим сыщиком Петербурга.
– А он на вокзале обязательно должен быть?
– Всенепременно.
– Ну и пусть, в конце концов! – храбро заявила она и вдруг перешла на другую тему: – Она посоветовала мне сменить имидж. Как?
– Молодец! Я тебе тоже, помнится, советовал. Я даже догадываюсь, что тебе надо.
– Посмотрим. Значит, так. Ты можешь идти на кухню пить свой коньяк, жевать остывшую ногу или принимать душ. А меня прошу не трогать, пока я сама не позову.
– Договорились, – согласился Турецкий и в самом деле отправился на кухню за коньяком, чтобы затем перейти к не совсем еще остывшей баранине. Ах, как славно бывает выпить и закусить, когда гости уже разошлись и тебе никто не помогает советами!…
ПОБЕГ
Лиза стояла перед большим трюмо в спальне и придирчивым взглядом рассматривала себя, как в музеях впервые попавшие туда посетители разглядывают картины.
Это платье она выудила со дна платяного шкафа. И надевала она его лишь однажды, на какую-то студенческую вечеринку, когда визгом моды были всякого рода мини. Оно сейчас сидело туго, переливаясь радугой и открывая бедра ну просто до неприличия. Даже темные резинки узорчатых чулок видны, а если чуть нагнуться, то и белая кожа. Но ноги на высоких каблуках смотрелись просто замечательно. У Ирки, конечно, они очень даже впечатляющие, однако, окинув себя взглядом, повернувшись туда-сюда, Лиза осталась и собой довольна. И приступила к прическе. Собрала волосы на макушке, скрепила их старинным гребнем, открыв шею – не лебединую конечно, но вполне.
Она была уже почти готова для демонстрации, когда услышала телефонный звонок. Крикнула через дверь:
– Не бери трубку! Меня нет дома!
– Это не тебя! – ответил Турецкий. – Ну ты скоро?
– Два-три завершающих штриха!
Она провела помадой по губам, облизнулась, приняла одну позу, потом другую – воинственно выставив ногу и изогнув тугую талию. Грудь напряглась, обретя нужную форму.
– Да-а-а… – услыхала она за спиной протяжный выдох.
Вздрогнула, резко обернулась и увидела расширенные в изумлении глаза Александра.
Он протянул к ней руки:
– Быть того не может!
Лиза вмиг собралась и снова приняла ту самую опасную, вызывающую позу, от которой так выигрывало все тело.
Лучше бы не принимала! Лучше бы чего попроще…
Она вдруг почувствовала, что взлетает, переворачивается в воздухе и резко планирует прямо в подушки, разбросанные по ее широкой тахте. И все это произошло так быстро и так неожиданно, что у нее на миг даже отключилось сознание. А когда она наконец смогла сообразить, что с ней происходит, было поздно думать о соблюдении каких-то там приличий, ибо все в ней вопило от наслаждения и взрывалось. И она зажала ладонями собственные уши, чтобы не слышать своего же протяжного, жалобного крика…