Ищу того, не знаю кого

Ганька упрямо сжал зубы, выдвинув вперед подбородок, и Варвара, только глянув на него, всхлипнула и замолкла.

Я вздохнула. Вот же упрямцы на мою голову! Последняя надежда была, что хоть Яги испугаются. Ну, коли так…

Сунув два пальца в рот, я пронзительно свистнула – да так, что деревья пригнулись, а Игрунка подо мной чуть присела. Один Ганька как шел ровно, так и дальше шел. Что с него взять, с дубинушки.

– Чаво свистишь-то, блажная? Нашумели мне, белок с птицами пораспугали, через чащу ломятся, спасу от них нетуть! – кряжистый пень, выросший едва не под копытами моей кобылы, смотрел на меня подслеповато и осуждающе.

– Здрав будь, дедко леший! – я наклонила голову, обозначив поклон. Пенек, в свою очередь, прищурившись, мгновение помедлил – и пополам переломился, веткой земли коснувшись.

Лешему в его лесу почтение оказывать полагается да в пояс кланяться. А только я-то дочь Кощеева, это мне вся нечисть почтение оказывать должна. Вот и поклонились друг другу: я ему – как гостья хозяину, он мне – как госпоже.

Сделав шаг вперед, поклонился и Ганька. Только прежде ухватил рыжую покрепче под коленки одной рукой – а после и склонился, другой рукой земли коснувшись. Ну и Варвариной макушкой тоже. Девчонка от неожиданности только охнуть и успела да глаза округлить – а парень уже выпрямился, так и держа ее на плече. Варвара только руку подняла, неверяще коснувшись макушки и сняв с нее палый листок.

– Отведи-ка ты меня, хозяин, к избе Яги, – попросила со всем почтением.

Лешак, кхекнув, окинул меня взглядом.

– Ото надо оно тебе! – качнул моховой бородой неодобрительно, однако развернулся, указывая путь. – Не та нонче Яга!

– Надо, дедко, надо, – я вздохнула.

Та, не та – как будто у меня выбор есть!

Яга – не просто колдунья. Ей одной все пути-дорожки ведомы.

Скажем, в Навье царство любой, кто там рожден, всегда из Подлунного мира может пройти. Как и любая нечисть, а еще колдуны и ворожеи. А вот простому человеку просто так к нам ходу нет – либо с кем из наших пройти может, либо через избу Яги. Только она путь к реке Смородине и укажет.

Батюшка в свое время с лесной ведьмой крепко поссорился, когда она Ивану-Царевичу путь к супружнице его, Василисе, указала. Не то б и не нашел тот дороги никогда. Ну да то дела прошлые.

Всякое про Ягу болтают. Одни злой ведьмой кличут, другие – мудрой колдуньей.

А я считаю, предрассудки это все. Ну нравится женщине одной в лесу жить. И что? Я бы, может, тоже на старости лет с удовольствием в лесу поселилась. Что замуж не вышла – так кто сказал, что должна была? Если ей одной больше нравится. А люди – темные они просто. Тонкой ведьминской души не понимают.

Мне главное – путеводный клубочек у нее выпросить, чтобы прямо к моей судьбе привел. А как я иначе за одну луну суженого найду? Все ж за кого попало-то замуж не хочется.

С лешим в провожатых путь много времени не занял – не иначе, спрямил нам хозяин дорогу. А только я едва моргнуть успела – расступились деревья, а прямо перед нами поляна оказалась. На поляне – избушка. Как в сказках бают, на курьих ножках.

…Ножищах, я бы сказала. Ножищи желтые, здоровенные, со шпорами.

– Это ж сколько холодца наварить можно… – зачарованно протянула Варвара, на те ножищи пялясь.

Леший поперхнулся, а избушка переступила ногами. Как-то недобро переступила!Сама изба оказалась совсем невелика. Над коньком крыши хохолок виднеется. А перед нами – стена бревенчатая, глухая.

Я примерилась, с какой стороны обходить сруб. Тронула поводья. Умница Игрунка осторожно двинулась по поляне.

Изба, пару мгновений помедлив, вдруг вильнула… тылом – и повернулась. Снова ко мне глухой стеной.

– Эх ты, колдунья! Сказок-то не ведаешь! – снисходительно объявил вдруг Ганька. – Во как надо! Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом!

Помолчали. Избушка с места не сдвинулась.

Помолчали еще.

– Ганька, – решила я наконец сообщить очевидное, – тут со всех сторон лес. Как ей к нему задом-то повернуться?

Молодец крякнул и глубоко задумался.

– Цыпа-цыпа! – льстиво подала голос уже Варвара. – Избушечка! Красавица!

– Кхм! – кашлянул леший и указал глазами на шпоры на лапах.

– По-моему, это самец, – сообщила я Варваре, и та поперхнулась.

7

Стоило мне глаза отвести, как леший сгинул, точно сквозь землю провалился. Похоже, не ладит он с Ягой.

Глубоко вздохнув и окинув вредный домишко взглядом, я приняла решение.

– Берем противника в окружение! Варвара – стой на месте. Ганька – заходи справа. Я налево пойду.

Понятливо – в кои-то веки! – кивнув, добрый молодец ссадил девицу на землю и широко зашагал, куда велено.

Я тронула поводья, направляя Игрунку по краю поляны. Избушка переступила на лапах в одну сторону, замерла и возмущенно подпрыгнула, а потом и вовсе завертелась волчком.

– Так тебе, петух драный! – мстительно пробормотала я.

И тут изба наконец замерла, а прямо передо мной со скрипом распахнулась дверь.

Первым из нее буквально вылетел с диким мявом, растопырив лапы, черный кот с ошалелыми круглыми глазами. Приземлившись, как полагается, на все четыре, кот встряхнулся, встопорщил шерсть, яростно зашипел – и прыснул куда-то в кусты.

– Кому там неймется?! – грозно грохотнуло из темного дверного проема.

В первый миг я едва с кобылы не свалилась. Потому как голос был отчетливо мужской – густой, сочный… может, и не бас вроде Ганькиного, но уж на старушечий писк никак не тянул.

Тут же, будто спохватившись, в избушке закашлялись – а затем уже дребезжащим фальцетом продолжили:

– Чаво надоть?

Когда ко мне с двух сторон успели подойти Ганька с Варварой – я и не заметила.

А только в рыжей невеличке вдруг откуда-то проснулась храбрость – девчонка выступила вперед, уперев руки в бока.

– А ты б, хозяюшка, попервой-то гостей в дом пригласила, напоила-накормила, в баньке попарила да спать уложила – а там уж и о делах можно разговоры разговаривать!

– В баньке? – с непередаваемым ошеломлением протянул голос, и в дверном проеме показалась наконец хозяйка дома. – Это тебя, что ли… в баньке попарить?

Взгляд ее остановился почему-то не на Варваре, а на мне, а в кустах скрипуче захихикали. Недалеко, стало быть, леший-то ушел.

Выглядела Яга… странно. Сгорбленная, согнутая в три погибели – а все одно макушкой едва дверной косяк не задевает. В покрывало какое-то по уши замотана, будто лютый мороз на дворе, а не лето красное. На макушке лихо, по-пиратски красный платок повязан. Из-под платка патлы седые, нечесаные, чуть не до земли свисают, да на лицо падают – так, что и не разглядишь того лица. Один нос торчит – впрочем, нос, хоть и без всяких бородавок, как положено, крючковатый. А глаза из-за волосяной завесы нет-нет да блеснут – остро, ясно.