Исход (часть 1)

Он проснулся, услышав глухой голос Скворцова. Тот с кем-то разговаривал, дверь из каморки была полуоткрыта, и Юрка сразу увидел Шуру, он узнал ее по голосу. «Вот бесстыжая, — подумал он. — С первого вечера пришла, и теперь хоть бы хны. Как ни в чем не бывало…» Девушка была чуть старше его самого, Юрка возмутился еще больше и хотел отвернуться к стене, но продолжал разглядывать лицо девушки.

— Юра! Петлин! — услышал он голос Скворцова и быстро встал, оправляя помятую рубаху, спали они не раздеваясь. «Что-то случилось», — подумал он, забывая о Шуре и о своих мыслях, и быстро вышел к ним.

— Здравствуйте, — сказал он, ему никто не ответил. Он покосился на Шуру и тут увидел у Скворцова в руках газету.

— Что? — сразу спросил он.

— Немцы сообщают о полном уничтожении нашего отряда. Трофимов вроде бы убит, много взято в плен. В следующее воскресенье в Ржанске назначена публичная казнь взятых в плен…

Кто-то вздохнул в углу, Юрка оглянулся и увидел Матрену Семеновну.

— Брешут, собаки, — сказал Юра.

— На, читай.

Юрка неохотно протянул руку, газета была на русском языке, выходила в Ржанске и называлась «Свободный голос». Юрка читал, сдвинув выгоревшие брови, и если он вначале не верил, то сейчас, когда перед глазами рябили фамилии и имена хорошо знакомых людей, указывалось, сколько им лет и откуда они родом, Юрка задышал тяжело и часто, а строчки все плыли и плыли в глаза, двоились, прыгали.

— Этого не может быть!

«При содействии местного населения, измученного террором лесных бандитов и при помощи добровольных частей Русской Освободительной Армии Третьему экспедиционному корпусу под командованием полковника Рудольфа Зольдинга… два дня назад началось наступление… труднопроходимые Ржанские леса…»

— Этого не может быть!

«Крупный отряд бандитов под командованием садиста-коммуниста, три раза судимого в тридцатых годах за изнасилование и убийство малолетних детей (как девочек, так и мальчиков), бандита Трофимова, был полностью окружен и уничтожен до последнего человека…»

«От полнейшей безвыходности, предвидя скорый конец, Сталин приказал выпустить сотни тысяч уголовных преступников — убийц и воров, содержащихся в лагерях Сибири, и приказал перебросить их за линию фронта, в местности, навсегда освобожденные от кровавого владычества коммунистов, для создания террора, неразберихи, провокаций. Немецкое командование призывает население и впредь выявлять бандитов и помогать установлению твердого правопорядка немецким властям, их…»

— Мерзавцы! — сказал Юрка зло. — Да они всё брешут, собаки, не может быть! Проклятые геббельсы! Да что вы, Владимир Степанович? Вы что, верите этой брехне?

— Погоди, Юрка, во всяком случае, это нас не остановит. Дай газету. — Он положил газету на стол, разгладил ладонями и опять пробежал пространный приказ коменданта Ржанска полковника Зольдинга. Он уже несколько дней не брился, и Шура подумала, что нужно будет принести ему отцовскую бритву.

— Шура, — сказал он, поднимая глаза. — Передай Веретенникову, все остается по-прежнему. Хочешь с нами позавтракать? — указал он на стол, где стояла вареная картошка в большой миске и малосольные огурцы в другой.

— Спасибо, завтракала. Я пойду.

— Будь очень осторожна. Передай, чтоб ни малейшего подозрения.

— Садитесь есть, — сердито буркнула Матрена Семеновна. — Какой толк, все давно остыло.

— Я не хочу. — Юрка сел на стул, зажал руки коленями и сгорбился, от этого плечи у него стали совсем узкими.

Матрена Семеновна подошла к нему и, вздохнув, пригладила ему лохматые волосы.

— Эх, сынок, сынок, не поешь — и силы не будет. А что ты без силы можешь? Ты молодой, тебе есть надо. Вставай, садись к столу, а ты, Александра, не уходи, мало побыла. Вон возьми ведро с очистками, вынеси, да по двору повертись подольше, дровишек потюкай. А то зачем приходила?

— Давай, Юрка, садись. — Скворцов придвинулся вместе со стулом к столу. — Свои огурцы, Матрена Семеновна?

— Свои, чьи же еще? В этот год пять грядок есть, как же, хорошо пошли, много будет. Вон еще не все прополола, травой взялось, все от старости руки не доходят.

11

К вечеру на четвертый день была очень сильная гроза, после нее обложило, ветер сник, стало тихо моросить, и земля по-летнему сразу разопрела. Собираясь на пост, Адольф Грюнтер особенно долго копался, ефрейтор Шлиммер, с которым он шел в паре, был злой и сонный, получил от жены чересчур игривое, по его мнению, легкомысленное письмо, и потом все они вот уже второй месяц недосыпали, как в тюрьме, отлучаться из расположения казармы строго воспрещалось, да и сам не пойдешь, — в прошлом году унтер-офицер Вецкле исчез в пять минут, вышел за проволоку и исчез, потом все ходили разглядывать следы, видно было, что Вецкле сопротивлялся, земля была взрыта ногами, но собаки следа не брали; говорили, что у партизан есть особый порошок, отбивавший чутье. Когда под вечер пришла гроза и затем обложило, ужиная, Грюнтер увидел на своей тарелке присохшую к краю вечернюю кашу, пошел в посудомойку, где работали две забитые русские бабы, уходившие в поселок поздно вечером, и, показав грязный край тарелки, замахнулся.

— Свинья, — сказал он по-русски, — немецкий солдат привык к чистоте, — добавил он по-немецки и, увидев, что вторая женщина, согнувшись, прикрыла голову руками, он наклонился, взял женщину за подбородок, приподнял и, глядя в глаза, внятно повторил:

— Свинья!

Ей показалось, что она ослышалась; «ровно в два», — послышалось ей, и она увидела его глаза и поняла, что нет, не ослышалась. «Два!» — повторил он одними губами, и она, оторвавшись от его руки, наклонила голову в знак согласия и неожиданно завизжала, он пнул ногой стоявшее рядом ведро, покрытое марлей, оно с грохотом покатилось, и она завыла в голос.

— Кончай, Грюнтер, — услышал он недовольный голос Шлиммера, — можешь развлекаться потом, когда я кончу есть, у меня от шума плохо варит желудок.

Шлиммер просунул голову в посудомойку и недовольно глядел на воющую женщину, пахло немытой посудой и жирной водой — отвратительно пахло.

— Хватит, старая ведьма, — послушав, сказал он по-немецки. — Чего воешь?

Женщина, отодвигаясь ползком в угол по полу, замолчала, она не знала Грюнтера, зато он уже знал о ней дня три; он только не знал, что она пришла на работу через силу, ее несколько раз рвало, и она с трудом держалась на ногах.

Собираясь на пост, проверяя автомат и запасной рожок к нему, Грюнтер косился на Шлиммера, Шлиммер неплохой парень, не знает, что идет последняя ночь в его жизни, Грюнтер старался отыскать в Иоганне Шлиммере что-нибудь особенно плохое; потом он решил вообще не думать об этом. Ему и без того последнее время лезла в голову разная чертовщина, например, все люди вокруг ему казались уродливыми, безобразными, и он никак не мог отделаться от ощущения, что сам он также безобразен, уродлив и вызывает такое же отвращение у окружающих. И оттого он все присматривался к лицам, ступням и, против желания, выискивал везде уродливое, пугаясь самого себя.

— Начинается, — ворчал Шлиммер. — Теперь неделю будет хлюпать. Мне до тошноты надоела эта вонючая дыра. Грюнтер, ты готов?

— Да, да, — думая совсем о другом, неохотно отозвался Грюнтер.

— Нам пора выходить, слышишь, Карапуз волнуется.

«Карапузом» звали обер-лейтенанта Клаузица. «Карапузом» его прозвали за сходство фамилии со знаменитым стратегом прошлого Клаузевицем; выпив, обер-лейтенант начинал доказывать, что сходство этих фамилий не случайное, напоминал о переписи сословий в начале прошлого века; тогда, мол, по вине прапрапрадедушки, пьяницы и кутилы, в родовом имении померанских баронов Клаузицев произошли столь прискорбные изменения. «Но кровь, кровь! — доказывал свое Карапуз за рюмкой шнапса. — Главное, гены».