Исход

— Раздай своим. Лучшим из лучших. Эту машинку возьми себе.

Быстро показываю, как пользоваться 'калашом'. Рарог вояка старый, схватывает всё с полуслова и полувзгляда. Вертит машинку в руках, восхищается. Ещё бы, после древней винтовки…

— Аккуратней только, Петя. Он бьёт не так далеко, как ваша винтовка, примерно, на две трети дистанции. Зато очередями, как пулемёт. Нажал — отпустил. Два патрона вылетело. Подержишь дольше — больше пуль. Им удобно почти в упор работать. Метрах со ста.

Он удивляется ещё больше — после неуклюжих, с водяным охлаждением, на здоровенных лафетах уродов, такая маленькая штучка, а действует точно так же. Вовка уходит в сторону, показывает срочно вызванной Рарогом пятёрке, как снаряжать магазины, заряжать автомат. Я пока гружу себя коробками с пулемётными лентами и тащу их к уже откопанному нами с сыном окопу. Половину мне, половину ему. По десять снаряжённых массивными патронами лент каждому. Правда, у меня есть ещё семьдесят пять штук своих, а у него ещё коробка в комплекте со второй смертоносной машинкой. Аккуратно укладываю их на землю, примеряюсь, вроде всё в порядке. А теперь — мины. Их, увы, две сотни. Но нам хватит, думаю. Беру четверых солдат. Первых, попавших под руку. Маленькие сапёрные лопатки у каждого. Отбегаем подальше, метров за триста от вала, торопливо роем ямки, куда я закладываю выделенные нам от щедрот Метрополии ОЗМ — 72. Немного. Пока — двадцать. Остальные зароем позже. Когда после первой атаки океанцы откатятся, и их командиры начнут ломать голову, как им быть. Кто-то из обоза притаскивает мне РПО. Думаю, их хватит для того, чтобы остановить заокеанские машины, если вдруг кто-то решит сыграть из себя камикадзе. Или героя. Ну, или, если станет совсем жарко. Врагов видно уже невооружённым взглядом. До них километров десять.

— Уходим, орлы.

Привычный взгляд напоследок — ладно. Сойдёт для сельской местности. С такими минами противник ещё не встречался, и вряд ли обратит внимание на то, что кое-где дёрн чуть бугрится… Отбегаем назад, к валу. Неглубокие окопы опоясывают вал. В них — по десять человек бойцов. Качаю головой, но делать нечего. Времени уже не остаётся. Извлекаю рацию. Интересно, Пётр её при себе оставил, или забыл? Вызов идёт, но толку нет. Поднимаюсь к своему окопу — сюрприз. Рарог тут.

— Самое главное забыл, Петя.

Облегчённо говорю я ему.

— Рацию держи постоянно включенной. Мы с Володей начнём. Твои пусть вмешаются только тогда, когда увидят, что мы не можем сдержать.

Его глаза расширяются, а я напоминаю:

— Помнишь конников?

Вздрагивает.

— У нас их два. Сам видишь.

— Но ты говорил, что патронов не осталось…

— Подвезли. Вместе с едой.

— Тогда конечно!

Даже улыбается от избытка чувств.

— Короче, огонь открывать по сигналу — ракету запущу. Белую. Тогда и палить. А пока — зубы стиснуть и молчать. Бомбы все переделали?

Речь о местных гранатах с гвоздями. Рарог кивает:

— Да.

— Вот и пользуйтесь. Только поберегитесь осколков. Их будет много.

Кивает.

— Вроде всё. Женщин и детей — к озеру. Пусть спрячутся за телеги. Особенно следить за пацанвой. Эти — отъявленные. Могут и на помощь кинуться, помогать отцам и спасать своих. Запрети под страхом порки! Категорически!!!

Грожу кулаком.

— Пусть лучше докторам помогают. Толку больше будет.

Кивает в знак согласия. Теперь точно всё. Прощаемся, он уходит к своим, а мы уже с сыном готовимся. Позиция у нас самая-самая. С фронта, если можно так сказать. Океанцы идут с этой стороны. Да и проход в городище тоже с нашей стороны. Подношу к глазам бинокль. До заката часа два. Так что… Неуклюжие громадные грузовики, забитые солдатами до отказа, уверенно поедают дорогу. Не вижу форму океанцев, только плоские каски с широкими полями, защищающими плечи от сабельных клинков кавалерии, да длинные ножевые штыки торчат над высокими бортами. Передаю бинокль сыну, он прилипает к окулярам. А я берусь за винтовку, ставлю её на бруствер. Настраиваю прицел, выдвигаю подпорку под щеку… Аора так и не подошла ко мне. Даже не вылезла ни разу из джипа после помывки. Может, не догадывалась, что нас ждёт? Но она же не глухая и не слепая. Тем более, сейчас, когда народ готовится, точнее, уже готов к бою. Но всё-равно…

— Если со мной что случится — позаботься о них.

— Сплюнь.

Машу рукой.

— Ерунда всё это…

Но всё-таки осторожно сплёвываю через плечи на обе стороны по три раза.

— А до буквы 'х' их, папа…

Задумчиво бормочет сын.

— Ерунда. Нам их не положить надо, хотя неплохо бы, но этим ребята на 'Зубре' вплотную займутся. А только задержать. Это легче.

Глубоко вдыхаю воздух. Прикидываю дистанцию. Минут десять у меня есть. Достаю сигару. Закуриваю. Потом не выдерживаю и жалуюсь:

— Так и не пришла попрощаться.

— Хьяма сказала, она в палатке плачет. Не хочет, чтобы ты её такой видел.

…Это верно. Плотик мы надули. Долго, что ли, от компрессора? Тем более, что время свободное было…

— Дура… Я её всякой люблю. Только не хочу, чтобы она плакала. Никогда больше. И Юница.

Сын кивает, не отрывая бинокля от глаз. Я попыхиваю сигарой, присев на дно гнезда.

— Два пятьсот.

Спокойно прикрываю глаза. Рано. Винтовка берёт на километр. Пулемёты — на полтора. Хлопушки местных — восемьсот. Горсть 'калашей' погоды не сделает. Так что, куда ни кинь, а основная работа нам.

— Сорок машин. По сорок рыл в каждой.

Я оживляюсь:

— Так нам повезло! Было то их — четыре тысячи с гаком!

— Действительно, повезло.

Бормочет сын. Не знаю, первый ли у него реальный бой сейчас, или он уже понюхал пороху. Но вместе мы будем драться впервые в жизни. Пока то, что я вижу, мне нравится. Спокоен, руки не дрожат. Наверное, всё-таки успел где-то нюхнуть пороху…

— Две тысячи.

Киваю, что слышал.

— Тысяча пятьсот.

…А степь так пахнет… Вкусно…

— Тысяча.

Выпрямляюсь. Беру винтовку, отщёлкиваю сошки. Устанавливаю её на бруствере. Пулемёты, оба, пока внизу. Их достанем позже. Внезапно сын толкает меня в бок.

— Чего?

— Обернись.

— Некогда. Моя дурочка вылезла на свет божий?

— Ага.

— Раньше надо было думать. Махни ей, пусть убирается обратно, в джип.

— А если не послушает?

— Послушает. Особенно, после этого…

…В перекрестье прицела вползает тупая морда головного грузовика. Плоский лист, поставленный на ребро, весь в дырках для вентиляции. Перевожу прицел выше. Водитель здесь в середине. По бокам сидят ещё двое солдат. Оптика послушно приближает запылённое серое лицо, квадратные уродливые очки, закрывающие глаза. Плавно выбираю свободный ход, приклад бьёт в плечо. Пороховые газы бьют из дульного тормоза. Пыли, естественно, нет. Воды мы не пожалели. Шофёр дёргается, машину вдруг резко виляет, ложится на бок, из кузова вылетают солдаты. Дистанция маленькая, и водитель второй то ли просто устал и зевнул, то ли конструкция у уродца такая, что как ни старайся, быстро не среагируешь, но я вижу, как днище грузовика вспучивается, и оттуда появляется и застывает на месте точно такая же решётчатая морда…

— Батя! Молоток!

Кричит сын от избытка чувств. На секунду отрываюсь от прицела, поднимаю большой палец вверх:

— Мастерство не пропьёшь!

…Свой второй взрослый разряд по биатлону я получил в четырнадцать лет…

— Пап, она не уходит.

До жути хочется обернуться, но…

— Кулак ей покажи.

— Её уже моя тащит. Да та отбивается.

Пауза, по время которой я вгоняю ещё три пули в самых несчастливых, и наступает пора менять магазин. Вовкин голос:

— Уволокла. А мне грозит кулаком.

Щёлк. Готово. Снова прилипаю к прицелу, а он — к биноклю. Секунда, другая. Снова спускаю курок. Самый глупый из водил. А может, самый послушный… Спустя ещё четырёх шофёров, или, как тут их называют, погонщиков, до командиров океанцев доходит, что пора спешиваться. Бросаю взгляд на часы. Тридцать минут. И время позволяет.

— Как бы с нашими связаться? Узнать, далеко ли?

Сын машет рукой.

— Па, зачем жечь нервы себе и парням. Прибудут. Не волнуйся. Как ближе подойдут, услышишь по этой…