Иск Истории

Опубликованная в этой книге «Фуга смерти», воистину великий реквием погибшему в «бездне Шоа» народу Израиля, мгновенно переведенная на многие языки и по сей день потрясающая мир, вознесет Пауля Анчела на едва приходящий в себя европейский Парнас. Расколов свою фамилию надвое и переставив слоги, Ан-чел на Че-лан, по-немецки – Zelan, по-французски – Сеlаn, он и станет Паулем Целаном.

Это он, поэт Пауль Целан, вместе с философом Эммануэлем Левинасом, удостоятся судьбой сказать истинное слово о «бездне Шоа-ГУЛаг», найти идею существования и его язык «после Аушвица».

Именно им будет дано подступиться к чудовищной логике этой бездны, ступить в ее оголенное пространство по лезвию безумия, сохраняя душевное равновесие, в случае с Левинасом, или отступить в забытье, в безмолвие, до пресечения собственной жизни, в случае с Целаном.

Философ ощущает ответственность перед Историей.

Поэт несет ответ лишь перед собственной душой.

Для души, прошедшей ад, не существуют знаки препинания, препоны точек.

Запятые идут на попятную.

Все распалось. Сплошной безмолвный крик. Вариации как повторение смерти.

Контрапункт гибели вместо пунктуации.

«Die Todesfuge»(перевожу с оригинала)Фуга смертиЧерный напиток вне пытокмы пьем его на ночь мы пьем его в полдень и утром мы пьемего ночьюмы пьем его пьемкопаем могилу в разлете ветров там не тесно лежатьв доме живет человек забавляется змеями пишет письмов сумерках пишет он в Дойчланд волос твоих золотоГретхенспускается вниз при мерцании звезд спускает собаксвистком созывает жидов копайте могилу в землеиграйте и пойтеЧерный напиток вне пыток мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя утром и в полдень мы пьем тебя на ночьмы пьем тебя пьемв доме живет человекзабавляется змеями пишет письмо в сумерках пишет онв Дойчландволос твоих золото Гретхенпепел волос твоих Шуламитмы копаем могилу в разлете ветров там не тесно лежатьон рявкает глубже копайте лентяи пляшите и пойтеон пальцем голубит металл пистолета глаза у него голубыепоглубже копайте живее играйте веселый мотивЧерный напиток вне пыток мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя в полдень и утром мы пьем тебя на ночьмы пьем тебя пьемв доме живет человек волос твоих золото Гретхензмеящийся пепел волос твоих Шуламит он змей приручаеткричит понежнее играйте про смертьсмерть это старый немецкий Гросс Мейстеркричит он касайтесь сумрачнейскрипок взмывайте смелее ввыськ могилам в разлете ветровтам не тесно лежатьЧерный напиток вне пыток мы пьем тебя ночьюмы пьем тебя в полденьмы пьем тебя утром и на ночь мы пьем тебя пьемсмерть это старый немецкий Гросс Мейстер и глаз у негоголубойпулей настигнет тебя он стрелок преотличныйв доме живет человек волос твоих золото Гретхенон свору спускает нам дарит могилу в разлете ветровмечтательно змеями кружит он смерть это старый немецкийГросс Мейстерволос твоих золото Гретхенпепел волос твоих Шуламит

У Пауля Целана после всего пережитого – устойчивая неприязнь к тоталитаризму. В Австрии еще находятся советские войска, и Целан перебирается во Францию, благо в кающейся Европе в те годы еще царит особое расположение к оставшимся в живых евреям.

После всего, что с ним случилось, Пауль Целан не может найти себе места. Внутренний зов души встречается с самим собой – нисходящим с высот. Называется это верой. Но небольшой сдвиг обозначает, быть может, более важное слово – «верность» – верность этой вере. Цена этой верности высока: унижения, гонения, одиночество. Выдержать ее трудно, извериться («Где Он был, когда...») еще труднее. Зов этот изводит душу болью, может извести из жизни.

Целан мечется по Европе. Встречается с Хайдеггером, не в силах понять молчание того по поводу Шоа. Разочарован филистерством великого философа, воистину живущего в Мертвой горе (место жительства Хайдеггера – Тодтнауберг).

...В полете совздесь серость словкак в полдень след грунтовых вод...

В мае 60-го встречается в Цюрихе с Нелли Закс, которую зовет «сестрой». По несчастью. Она для него источник еврейской мудрости, она ему советует посетить Израиль.

В сентябре того же года Целан сразу же после того, как вернулся из Стокгольма, где вновь пытался встретиться с Нелли Закс, после всего ею пережитого в «бездне Шоа» впавшей в помешательство и не желающей его принять в клинике, посещает восьмидесятидвухлетнего Мартина Бубера, живущего в Израиле и временно находящегося в Париже.

Целана гложет сомнение: имеет ли право еврей писать на языке убийц?

Старик, лично не переживший Шоа, то ли не понимает этого сорокалетнего человека, прошедшего ад, который Бубер и представить не может в свои 82, то ли притворяется, что не понимает. Во всяком случае он считает делом вполне естественным – «простить» и спокойно издаваться на немецком и дальше. Проглатывая обиды от всех этих столь неудавшихся встреч, Целан размышляет над ними, пытаясь найти то, что их объединяет.

У Хайдеггера есть такое понятие – «второй горизонт» (у Целана – «второе небо»), обозначающий не пространство, а время – будущее. Приблизившись к этой линии неба, мы тотчас видим новую дальнюю линию, как бы стирающую старую.

Но все дело в том, что прошлая линия, как отрицание, остается в нашем зрении «слепым пятном», присутствующей второй линией неба. Эта слепая линия неба жестокого прошлого, отчетливой болью живущая в душе Целана, для Хайдеггера, да и Бубера является всего лишь – пусть выдающейся – теоретической находкой. Нелли Закс ни первое, ни, тем более, второе небо не смогло защитить от безумия.

Все это Целан выражает в коротком стихотворении, уже предвещающем будущие его криптограммы.

...Над всейтоскою твоейнет неба второгоВ тысячесловиия потерял мое родноечто осталось со мноюСестраВ многобожииидолов огняя потерял то словоодно что искало меняКадишСквозь шлюз просочитьсядолжен я снованазад в словов соленый растворчтоб выбраться и перебратьсяИзкор...

«Кадиш» читают по одному умершему, «изкор» – по целому погибшему народу.

Одиночество и неотступающую боль души не может излечить настигшая его литературная слава – статьи и монографии о его творчестве, публикующиеся и Германии, Румынии, Израиле. Каждая из этих стран считает его своим. Еврей, родившийся в Румынии, пишущий на немецком. Он удостоен престижной германской премии имени Георга Бюхнера.

Но после смерти Нелли Закс единственным духовно близким и в значительной степени вдохновителем его творчества становится Осип Мандельштам.

Свободно владеющий русским языком, Пауль Целан блестяще переводит на немецкий язык Есенина, Блока. Но глубинной линией, множеством аллюзий, образов, метафор, обращений и посвящений в его стихах присутствует Мандельштам.

В книге стихов Целана «Роза никому», начиная с названия и до конца, шествует, уходит и возвращается Мандельштам, втягивая за собой в стихию книги Андрея Белого и Марину Цветаеву, самоубийство которой не дает покоя Целану. Преуспевающий поэт в европейской Мекке литературы – Париже, вечный узник «бездны Шоа». Пауль Целан через пространства и время жизни, ставшее в момент гибели того, другого, вечностью, протягивает руку и саму свою жизнь узнику той же бездны, пусть и с другим названием – ГУЛаг, единственной, родственной в мире душе – Осипу Мандельштаму.

Что это за название книги – «Роза никому»? Из каких ассоциаций вытягиваются эти два слова?

Название навеяно стихотворением Мандельштама «Дайте Тютчеву стрекозу – догадайтесь почему! Веневитинову – розу. Ну, а перстень – никому». Перстень-то из пушкинского стихотворения «Талисман» с выгравированным в нем на иврите именем владельца, которое Пушкин принял за магические каббалистические знаки.

Мы-то все время ищем объяснения в языке русском, забывая, что Целан существует в немецком. Пути мировой поэзии неисповедимы.