Искатель, 1962 №2
Шрифт:
— Какую песню пели сирены, — задумчиво сказал он, — под каким именем скрывался Ахилл среди женщин — загадки столь же необъяснимые. Для всех ли? [4]
— Для меня наверное! — воскликнул я. — И эта тоже.
Мистер Перли протянул руку, раздвинул пальцы и принялся рассматривать их с видом собственника вселенной.
— Немного времени прошло с тех пор, как я занимался такими пустяками, — заметил он. Глаза его приняли мечтательное выражение. — Кое-какую помощь я все-таки оказал префекту парижской полиции.
4
Автор
— Так вы француз? Я догадывался об этом. Помогали полиции? — обрадовался я и, поймав его горделивый взгляд, тут же добавил: — Как любитель, понятно?
— Понятно, — повторил он, и его тонкая рука — было бы жестоко сравнивать ее с клешней — протянулась через стол и схватила мою. Странные его глаза горели совсем близко. — Побольше деталей, — попросил он, — чуть больше, прошу вас. Например, об этой женщине. Как вы зовете ее — Иезавель?
— Она меня встретила у дверей дома.
— А потом?
Я описал свою встречу с ней, с адвокатом, наше появление в комнате мадам, где, кроме нее, находились лохматый полисмен в кресле и мрачный доктор у постели больной.
— Эта женщина, — сказал я, отчетливо представляя себе все виденное в этой комнате, — воспылала ко мне (простите меня) непонятной страстью. Должно быть, из-за нескольких пустячных комплиментов, которые я однажды сболтнул ей в Париже.
Как я уже говорил, Иезавель не назовешь некрасивой, только бы она (опять простите меня) чаще мыла голову. Тем не менее, когда она прикоснулась ко мне и прошептала: «Вы ненавидите меня, да?» — я почти ужаснулся. Мне показалось, что я в какой-то степени ответствен за всю трагедию.
Пока мы стояли у постели, адвокат Дюрок рассказал о том, что произошло в этой комнате. Больная подтвердила это беззвучно, одними глазами. Розовый игрушечный зайка по-прежнему лежал на постели. А позади меня на стене у двери висел большой барометр.
Очевидно, для меня мадам Тевенэ снова проделала то, что уже пыталась показать своими умоляющими глазами. Она посмотрела на зайчика, затем вокруг себя (Дюрок почему-то не упомянул об этом), и только потом взгляд ее остановился на барометре.
Что это означало?
Тогда заговорил адвокат.
«Больше света! — крикнул он. — Если нельзя открыть окна и ставни, так зажгите хотя бы свечи!»
Иезавель выбежала за свечами. Дюрок принялся объяснять что-то полицейскому офицеру, причем несколько раз назвал мое имя. При первом же упоминании его лохматый полисмен смущенно вскочил и спрятал свой нож. Дюрок же подошел к доктору Гардингу и повел с ним долгий разговор шепотом.
Полицейский офицер обратился ко мне.
«Мистер Лафайет! — воскликнул он и демонстративно потряс мою руку. — Если б я знал, что это были вы, мистер Лафайет, я бы не сидел здесь, как сыч на суку».
«Вы служите в полиции, сэр, — сказал я, — можете вы объяснить то, что произошло?»
Он покачал головой.
«Ведь это французы, мистер Лафайет, а вы американец, — сказал он с полным отсутствием логики. — Если они говорят правду, сэр…»
«Допустим, что так».
«Я не могу сказать вам, где находится завещание этой старой леди, но мне уже ясно, где его нет. Его нет в этой комнате, сэр».
«Но как же…» — начал я в отчаянии.
Шелест шелкового платья Иезавели возвестил нам о ее возвращении. Она принесла свечи и жестяной коробок с новомодными
спичками. Тут же она зажгла несколько свечей, укрепив их где попало без подсвечников.Среди мебели в комнате было несколько хороших вещей. Но мраморные доски были обиты и запятнаны, позолоченные украшения поломаны. Несколько зеркал создавали иллюзорный, призрачный мир, в котором следили за мной две пары глаз: умоляющие — мадам Тевенэ и влюбленные. — Иезавели. Что-нибудь одно я бы еще вытерпел, но те и другие вместе, казалось, душили меня.
«Мистер Дюрок, — сказал лохматый полицейский, похлопывая по плечу расстроенного адвоката, — послал за нами в половине шестого утра. Когда, вы думаете, мы прибыли? В шесть часов!»
Он погрозил мне пальцем, умиляясь своей быстроте.
«С шести утра до вашего прихода, мистер Лафайет, четырнадцать человек работало в этой комнате».
«Искали завещание?»
Лохматый полисмен зловеще кивнул в ответ.
«Солидный пол, — сказал он, топнув ногой, — и потолок, и стены. Все. Ни одного дюйма не пропустили. Считаемся ловкачами по этой части. Такие и есть».
«Но мадам Тевенэ, — настаивал я, — вчера не была инвалидом. Она могла двигаться. Если она испугалась кого-то (я не мог назвать Иезавели, само имя ее сжимало мне горло), если она испугалась и спрятала завещание…»
«Где же она его спрятала?»
«Проверили мебель?»
«С нами был мебельщик. Никаких секретных тайников, мистер Лафайет».
«А зеркала?»
«Мы отделили и задние стенки. Завещания там нет».
«Может быть, в каминной трубе?» — предположил я.
«Мы послали туда трубочиста, — с готовностью ответил мой собеседник. Каждый ответ его был хитрым, хотя и дружеским вызовом. — Что и говорить, считаемся ловкачами по этой части. Нет нигде вашего завещания!»
Розовый зайка на постели как будто посмеивался над нами. Я посмотрел на больную, на завязки чепчика у ее подбородка, еще раз на зайчика.
«А вы осматривали постельное белье?» — спросил я полицейского.
Мой косматый приятель подошел к постели мадам.
«Бедная старушка, — сказал он, словно перед ним был уже труп. И, повернувшись ко мне, добавил: — Мы подняли ее нежно, как новорожденного ребенка (разве не так, мадам?). Никаких тайников в кровати. Ничего под навесом. Ничего в пуховиках и подушках».
Он сердито нахмурился, словно все ему надоело до чертиков.
«И в этом проклятом зайце ничего нет. Мы распороли его — видите? И в барометре нет. Нигде».
Молчание тяжелое, как пыльный и затхлый воздух, повисло в комнате.
«Оно здесь, — произнес Дюрок хриплым голосом. — Оно должно быть здесь».
Иезавель стояла смиренно, потупив взор.
А я, признаюсь, потерял голову, то и дело крадучись подходил к барометру и постукивал по стеклу. Игла его, неизменно указывавшая «дождь, холод», от этого только подвигалась дальше в том же направлении.
Я едва удерживался, чтобы не стукнуть по нему кулаком. Но зато не удержался и пополз по полу в поисках какого-нибудь тайника. Пощупал я и стенки. И хотя полисмен все время повторял, чтобы никто ничего не трогал, пока он находится при исполнении служебных обязанностей, я его попросту игнорировал.