Искатель, 1998 №9

Шахматисты обсуждали очередной ход, следственная бригада совместно с экспертами занималась обработкой следов и допросами свидетелей, а Тати сидел в кабинете и подумывал о том, что самое время подать в отставку и отправиться в Альдо-Клименти выращивать помидоры. В это время раздался телефонный звонок, и мрачный голос помощника министра юстиции Викторио Кассинелли сообщил, что выйти в отставку без последствий бригадиру не удастся. Четвертое нерасследованное убийство за два месяца — это превышает меру терпения столичного начальства.

— Слушаюсь, — сказал Тати и положил трубку. В чем, собственно, он решил слушаться начальства, Тати не понимал и сам.

Решительным шагом он отправился в комнату, где совещались шахматисты, открыл дверь ударом ноги и с порога заявил:

— Если хоть одна фигура или пешка будет потеряна, все вы окажетесь за решеткой.

Конечно, столь безответственное заявление могло быть сделано только в состоянии крайнего возбуждения, в каковом Тати и находился. Он-то прекрасно понимал, что группа Менотти делает все, что в их силах, но в какой шахматной партии удается довести игру до победы, не потеряв ни единой фигуры? Лица у шахматистов были изможденными, люди не спали ночами — в конце-то концов, и они, и их семьи тоже могли стать жертвами серийного убийцы. Чем каждый из них был хуже любого другого жителя Анконы?

— Пешка с5 бьет слона на b6, — резюмировал Менотти, передавая бригадиру листок с указанием очередного хода. — И учтите, бригадир, во-первых, что лучше не сыграл бы сам Каспаров, а во-вторых, если вы будете на нас давить, мы начнем ошибаться, и в очередном убийстве будете виноваты только вы, и никто другой.

Бригадир это и сам понимал.

— Извините, — сказал он. — Вырвалось. На меня ведь тоже давят из Рима… Как по-вашему, сколько еще протянется партия?

— А что? — в свою очередь поинтересовался Менотти. — Никаких следов? Четыре убийства — и вы не можете ухватить негодяя за хвост?

— Даже при нормальных обстоятельствах, — вздохнул Тати, — поиск серийного убийцы очень сложен, поскольку действия маньяка предвидеть не удается, следов он практически не оставляет, а тут… Мы ежедневно опрашиваем сотни людей, но…

— А отпечатки пальцев, обрывки одежды, следы ног, что там еще, — начал Менотти проявлять свои познания в детективной литературе. — Все это может указать на преступника…

— В романах — да, — сказал бригадир. — Причем в тех случаях, если у преступления есть ясный мотив, — это резко ограничивает круг подозреваемых. И если негодяй хотя бы раз побывал в полиции, и в архиве есть отпечатки его пальцев… Здесь — ничего.

— Послушайте, бригадир, — сказал, высовываясь из-за плеча Менотти, перворазрядник Эцио Дара, — мы стараемся обходиться малыми жертвами, но партия уже вошла в миттельшпиль, и, как бы мы ни сопротивлялись, на каком-то ходу может оказаться неизбежной потеря ферзя. Как по-вашему, кто в Анконе может быть ферзем?

Тати посмотрел на шахматиста мутным взглядом и пошел из комнаты. Он прекрасно понимал, кто в Анконе может быть ферзем, если роль ладьи сыграл заместитель мэра. С самим мэром Тати не разговаривал уже три недели, после того, как на одном из первых совещаний тот в ультимативной форме потребовал у бригадира карабинеров прекратить убийства. Тати тогда взорвался и в не менее ультимативной форме потребовал у городского начальства не совать нос в дела полиции, иначе…

Что, собственно, иначе, не было ясно никому, но с того дня мэр демонстративно не давал о себе знать, а для получения информации о ходе расследования назначил секретаря по связям с органами охраны правопорядка. Штат мэрии и без того был безбожно раздут, а тут еще одна синекура… Ну и черт с ним, думал Тати, вот проиграем ферзя и выберем другого мэра.

Конечно, на самом деле бригадир вовсе не хотел этого.

Рано утром 27 февраля бригадира разбудил телефонный звонок. Опубликованный вчера ход белых, вообще говоря, не предвещал опасности, к тому же центральная пешка неожиданно даже для Менотти грозила пройти в ферзи, но кто знал, в конце-то концов, истинную силу игры этого сумасшедшего? В общем, Тати поднял трубку, заранее перекрестившись.

— Пожалуй, бригадир, — гнусавым голосом сказал следователь Бергонци, — мы несколько продвинулись в этом проклятом деле. Если вы сейчас приедете, то сможете организовать операцию.

Бригадир явился в участок через восемь минут.

Следственная группа заняла самый большой кабинет, где обычно проводились совещания. Трое следователей дымили, как отошедшие в предание паровозы, и бригадир, который на дух не выносил табака, закашлялся и начал протирать заслезившиеся глаза.

— Окна хотя бы открыли! — воскликнул он.

— В такой мороз? — удивился Цербини. На улице было десять градусов тепла, кстати говоря, и бригадир даже не надел куртки.

— Смотрите, — сказал Бергонци, — вот протоколы допросов восемнадцати человек. Всего, да будет вам известно, по состоянию на вчерашний вечер, мы допросили триста сорок девять свидетелей, некоторых — по два и даже три раза. Все сведения сопоставлялись друг с другом, я даже привлек к делу компьютерный многофакторный анализ для выявления повторяющихся событий.

Сволочь, подумал бригадир, умника из себя корчит, а сам в компьютерах ни уха ни рыла, все ему делает Цербини, который действительно заканчивал в Риме Политехнический колледж, прежде чем идти на юридический.

— Так вот, — продолжал Бергонци, — тот парень с усиками, которого мы искали столько времени, — химера, его не существует. На самом деле, согласно всему комплексу показаний, говорить нужно о мужчине лет сорока пяти, лысоватом, чуть выше среднего роста. Очень типичная наружность, настолько типичная, что на таких людей обычно не обращают внимания. Смотрите, в первый раз он был одет в форму карабинера и потому свидетели о нем вообще не упомянули. Если бы вы знали, сколько пришлось потратить усилий, чтобы выколотить показания! Спрашиваешь одно и то же сто раз, и свидетель перечисляет одних и тех же лиц. «Точно ли, что больше никого поблизости не было? — спрашиваю. — Например, почтальона, сапожника, который обычно сидит в будке на углу… Кого угодно, пусть даже приблудной собаки, на которую не обращаешь внимания!» На сто первый раз вспоминают: «Ах, господин следователь, там же еще карабинер проходил, такой плотный мужчина лет сорока пяти…» — «Почему сразу не сказали?» — «Так вы про карабинеров не спрашивали…»

— Ясно, ясно, — перебил следователя бригадир. — Что говорят остальные?

— Второй раз этот человек был на месте происшествия в грязном костюме мусорщика. За несколько домов от того, где был обнаружен труп Сесто Брускантини, стояла мусоровоз-ка, и потому мусорщик как бы вписался в пейзаж, став его столь же неотъемлемой частью, как фонтанчик на углу. Никто внимания не обратил… В третий раз этот человек действительно был почтальоном, его видели по крайней мере три свидетеля, не посчитавших нужным упомянуть это обстоятельство. Эти остолопы уверяли меня, что у дома, из которого стреляли в банкира, не было ни одной живой души. А почтальон? Так он же только раскладывал корреспонденцию! Нет, вы подумайте, какова тупость!

Бригадир имел свои соображения о границах тупости населения Анконы, но предпочел держать их при себе.

— А в кафе он, естественно, нарядился официантом? — иронически осведомился Тати.

— Именно! — воскликнул Бергонци. — У нас полный словесный портрет. Одно и то же лицо.

— Ну, знаете ли, — рассердился бригадир, — чепуха все это! Аннина сама готовила кофе, а Карло сам отнес его клиенту. Вы подозреваете Карло?

— Нет, бригадир, — усмехнулся Бергонци. — Карло — тощий и молодой. Он взял чашечку и поставил на столик перед Гуэльфи. Тот не успел отпить даже глотка, как появился второй официант и заменил одну чашечку другой, точно такой же.