Искатель. 1982. Выпуск №2

Вячеслав слушал не шевелясь. Слова Семкина походили на фантастику.

— Года через полтора после похорон, — продолжал Иван Платонович, — постучался поздно вечером к нам мужчина, здоровый такой, как медведь. Ящик подает. От кого — не сказал. Повернулся и был таков. Сначала мы боялись трогать, вдруг не нам, потом открыли. Шаль там была, носки шерстяные, детские вещи и письмо. Да цело оно у меня — сам почитай.

Старик снял со старого сундука плюшевую тряпку, открыл его и, покопавшись, достал со дна пачку писем. Нацепив на уши самодельные петли очков, он вытащил из папки сложенный в несколько раз лист бумаги. Им оказалось письмо от Валентины Горбачевой.

“…Родные мои мамочка, папочка и Натусенька! Вину мою перед вами не измерить ничем. Бог никогда не простит мне этого. Но сделанного не воротишь. Я жива, здорова. Виной всему Константин. Знаю, не по нраву он был вам, и правильно, но я сделать с собой ничего не могла. Думала, наладим жизнь, напишу вам, заберу Наталку, все изменится. Поэтому и уехала неожиданно. Заставил меня Константин взять выручку из кассы на первое обзаведение — ведь на голое место приедем, не устояла я, взяла деньги, но перед самым отъездом стыдно стало перед товарищами, ведь воровкой посчитают, оставила деньги дома, думала, найдут. Костя на вокзале узнал, что нет у меня денег, разъярился — и на квартиру. Вернулся — руки в крови, злой. Милиция, говорит, кругом, дом оцепили. Найдут тебя, посадят. Дальше я себя не помнила, он где-то чужие документы раздобыл, по ним и жил. Устроились в Сибири в глухом поселке. Недели не прошло, пить стал еще больше, домой не приходил, а вскоре утонул на лесосплаве. Месяц назад вышла я замуж за одного хорошего человека. Наташу скоро заберу. Простите меня, родные мои, если сможете”.

— Письмо я у вас заберу, Иван Платонович. — Вершинин сложил листок и спрятал в карман. — Но, честно говоря, непонятно, почему вы не сообщили в прокуратуру о таком обороте.

— За дочку боялся, сынок. Ну как посадят. Да и в глаза тогдашнему следователю, имя забыл, смотреть стыдно. Честный он был человек, совестливый. Года через два я его как-то в городе встретил, так поверишь, бежал, как черт от ладана. А Вале долго мы со старухой не могли простить.

3

— История занятная, — без особого восторга констатировал Зацепин, мельком выслушав начинающего следователя.

— Обратите внимание, Пал Петрович, — Вершинин отделил листов десять пухлого тома, — все остальное к убийству отношения не имеет. Пустая работа. — Он выжидательно замолчал. Лицо Зацепина стало непроницаемым. Почти не разжимая тонких губ, он сказал:

— Понимаю, таинственное убийство. Руки чешутся. Но не забывайте, что у вас и так немало дел и, насколько мне помнится, по двум сроки на исходе. А поэтому шансов мало. Подумайте, десять лет прошло.

Вершинин застыл в нерешительности.

— Я все-таки попробую, — наконец сказал он. — А для начала разыщу Максимова и поговорю с ним.

— Попробуйте, только не в ущерб остальному, а пока принесите все, что у вас в производстве. Посмотрим, как продвигается работа, — хмуро выдавил из себя прокурор.

Домишко Максимова Вершинин отыскал без труда, но на стук железной щеколды никто не отозвался. Тогда по тропинке, выложенной серыми плитами, он обогнул дом и очутился в большом заросшем саду. Откуда-то из глубины раздавался тоненький детский голосок.

Сделав шагов двадцать, Вершинин остановился. Между деревьями стояло несколько ульев. К одному из них склонился высокий, как видно, пожилой мужчина с закрытым сеткой лицом. Шагах в десяти от него за грубо сколоченным некрашеным столом сидела девочка лет четырех. Болтая ногами, малышка доставала что-то из чашки и усердно жевала. Встретившись взглядом с неизвестным человеком, она округлила глаза и застыла с раскрытым ртом.

Видимо, удивленный необычным молчанием девочки, пасечник выпрямился, посмотрел в ее сторону и в тот же момент заметил незнакомца.

— Извините за неожиданное вторжение, — сказал Вячеслав. — Я разыскиваю Дмитрия Петровича Максимова. Не вы ли будете?

Человек осторожно снял заскорузлыми пальцами маску, положил ее на стол рядом с девочкой, а уж потом неторопливо произнес:

— Я буду.

Вершинин молча вынул из кармана удостоверение и протянул Максимову. Тот вытер руки о вафельное полотенце, осторожно взял красную книжечку и, привычным жестом поправив на переносице очки, раскрыл.

— Ну-с, хорошо, Вячеслав Владимирович. Зачем пожаловали? Уж не на работу ли звать? Так я ведь теперь изрядно поотстал.

— К вам я, собственно, за советом, Дмитрий Петрович, есть один серьезный разговор.

— Да вы садитесь рядом с внучкой, угощайтесь, — Максимов подвинул ему тарелку с аккуратно нарезанными, сочащимися медом сотами,

Вершинин не отказался. Девчушка, вся перемазанная медом, сразу же потеряла к посетителю интерес. Она вновь принялась сосредоточенно пережевывать воск. Гость занялся тем же. Старик его не торопил, давая возможность привыкнуть к обстановке.

— Вы, Дмитрий Петрович, дело об убийстве на озере Прорва помните? — выплюнув пережеванный воск, наконец спросил Вершинин.

Помедлив не более минуты, Максимов кивнул головой:

— Помню, как же. А чем вас, собственно, оно заинтересовало?

— Да знаете, дело в руки случайно попало, я и заинтересовался.

Сказав это, Вершинин вдруг пожалел о своем приходе.

“Да и зачем я, собственно, притащился сюда? — мелькнула недовольная мысль. — Огорошить сенсацией? Ему это безразлично. Укорить? Имею ли на это право? Узнать подробности? Максимов может их и не помнить. Сколько лет прошло!”

Словно поняв мысли Вершинина, старик насупился и, неожиданно перейдя на “ты”, сказал:

— Давай, молодой человек, уж коли пришел, от дела меня оторвал — рассказывай зачем. Случайно дела о том убийстве в руки тебе попасть не могло. Хватит сказки рассказывать. Выкладывай, зачем пришел. — В его голосе прозвучали повелительные нотки. — Или, может, Горбачев объявился?

Вершинин поразился памяти Максимова, не забывшего спустя столько лет фамилии случайного человека.

— Горбачев, Дмитрий Петрович, не объявился, да и не объявится больше. Погиб он вскоре после того случая, утонул.

— Сама жизнь наказала, значит.

— Наказать-то она наказала, только не слишком ли строго.

— Как не строго? — В глазах собеседника мелькнуло удивление. — За убийство жены не строго?

— Жива она, Дмитрий Петрович, жива и умирать не думает. Замуж второй раз вышла, приедет скоро. На могилке своей побывает, — не удержался от легкого укола Вершинин.

— Как жива? — Пальцы старика, разминавшие кусок воска, вдруг, казалось, заледенели. — Не может быть, ее ведь опознали тогда.