Искатель. 1997. Выпуск №2

И снова Сережа не очень отчетливо понимал, о чем она толкует. Он был настолько безграмотен, что к тому моменту даже и представить себе не мог, как можно убить человека за квартиру. Зачем? Квартира же тогда ничья будет или по наследству отойдет… Короче говоря, не соображал он в этих делах ничего. Но кое-что понял хорошо: он должен идти работать, не прикасаться к наркотикам и никого из своих знакомых не приводить в эту квартиру. Тогда у него на ближайшее время будет крыша над головой, где он не чувствует себя лишним и ненужным, а впоследствии — собственная квартира. Это его единственный шанс, правильно сказала та бабка, которая его на улице подобрала, больше никаким путем и никогда он никакого жилья не получит. Все было изложено предельно четко. И была еще одна вещь, которую в тот момент осознал Сережа Суриков и которая тогда настолько потрясла его, что превратилась в руководство к действию и в конечном счете изменила всю его жизнь. Он глупее этой старой, этой дряхлой бабки Софьи! Он знает меньше, чем она. Он понимает меньше, чем она. Это стыдно. И это надо исправить. Как странно, что он никогда раньше не замечал своей ограниченности и необразованности. Наверное, это оттого, что общался только с такими же, как он сам, прочитавшими в жизни полторы книжки, да и то в раннем детстве, и смотревшими только боевики по видаку. У него давно уже нет собственного дома, где можно было бы почитать книжку или посмотреть телевизор, какую-нибудь нормальную программу, а не бесконечное кон-фу, и увидеть, какими бывают обычные молодые парни в его возрасте, чем занимаются, как разговаривают, о чем думают. И даже какие фильмы снимают. Ничего этого Сережа Суриков никогда не видел и не знал, вся жизнь его была в общении с такими же придурками-недоносками, как он сам, без конца ширяющимися и поддающими, трахающимися с такими же беспутными, как и они сами, девками. Вот и вся его жизнь. Дурацкая, никому не нужная. И ему самому тоже не нужная. Может быть, Софья Илларионовна вообще единственный человек на свете, которому он нужен. Пусть ненадолго, всего на несколько лет, пока она еще жива, но нужен. Вот и останется он рядом с ней, пока она жива и дышит. Будет помогать ей, будет ходить для нее в магазин, будет разговаривать с ней и, может быть, поймет, почему она умнее его, почему он понимает и знает так мало….

Но всего этого Суриков, конечно, не стал рассказывать следователю Татьяне Григорьевне Образцовой. На ее вопрос: «И что же было дальше?» — он ответил коротко и скупо:

— Я сильно болел, Софья Илларионовна меня приютила, выходила, а потом я у нее остался квартирантом. Помогал чем мог.

— И долго это продолжалось?

— Два года. Да что вы меня спрашиваете, меня уж сто раз про это спрашивали, во всех протоколах написано.

— Скажите, Сергей Леонидович, а почему Софья Илларионовна решила обменять свою квартиру и уехать на окраину города?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Она так решила.

— И вы собирались переезжать вместе с ней?

— Ну да. Куда ж мне деваться, другого-то жилья у меня нет.

— Вы ездили в Купчино, смотрели квартиру?

Пауза. Татьяна почувствовала, что вопрос чем-то задел его. Не понравился вопрос. Глаза Сурикова заметались по кабинету, будто выискивая точку опоры, за которую можно уцепиться и придумать правильный ответ.

— Н-нет, — наконец выдавил он.

— А Бахметьева? Она видела эту квартиру?

— Кажется… Не знаю точно. Да какая разница-то?

Теперь Суриков нервничал так сильно, что это не могло укрыться от посторонних глаз. Татьяна подумала, что сейчас он начнет хвататься за сердце и требовать, чтобы допрос прекратили. Избитый приемчик. Видно, разговор вышел на какой-то опасный рубеж.

— Вы говорили, что Софья Илларионовна была старенькой и слабой. Это действительно так?

— Да, конечно. Ей же столько лет было! Она даже в булочную на соседней улице с трудом ходила.

— Понятно. Выходит, она не могла съездить в Купчино сама, без вас?

Снова пауза. Глаза Сурикова опять стали ледяными, но на этот раз Татьяна увидела в них не протест, а ужас.

— Могла или не могла? — повторила она настойчиво.

— Ее могли отвезти обменщики, — выдавил наконец Суриков. — Посадили в машину и отвезли посмотреть квартиру. А я в это время на работе был.

— Могли, — легко согласилась Татьяна. — Но я не понимаю, как вы могли об этом не знать. Она что же, съездила, посмотрела квартиру, в которой вы собирались жить вместе, и ни слова не сказала вам об этом? Простите, плохо верится.

— Она скрытная была, — пробормотал Суриков, глядя куда-то в пол. — Не все мне рассказывала.

Татьяна поняла, что парень начал врать, и решила не запутывать его еще больше. По крайней мере понятно, какие факты нужно проверять в первую очередь. А поймать его на лжи она всегда успеет.

* * *

Татьяну очень интересовал вопрос о Зое Николаевне Гольдич. Кто она такая и почему Бахметьева оформила на ее имя генеральную доверенность? Родственница? Хорошая знакомая, которой можно доверять? Следователь, который вел дело раньше, почему-то этим вопросом не задавался, во всяком случае, в протоколе допроса Гольдич ничего по этому поводу сказано не было. Однако первая же попытка вызвать Зою Николаевну на допрос бесславно провалилась. Гражданка Гольдич как в воду канула. В протоколе и в приложенной к делу генеральной доверенности стояли паспортные данные, которые при проверке оказались липовыми. И по указанному адресу она никогда не проживала.

Это Татьяну озадачило. Как же так? Выходит, дамочка ходила с поддельным паспортом? И ни нотариус, заверявший доверенность, ни следователь этого не заметили. Впрочем, как они могли заметить? Хорошую подделку на глазок не выявишь, а посылать запрос им и в голову не пришло. Но ведь следователь же сумел ее допросить, вот и протокол в деле лежит, значит, как-то он ее все-таки разыскал. И, вероятно, без особого труда, иначе точно так же, как теперь Татьяна, запросил бы соответствующую службу и выяснил, что данные липовые.

Следователь Валентин Чудаев, однако, этих надежд не оправдал. Ему, как оказалось, даже не пришлось разыскивать Зою Николаевну.

— Она сама явилась, — сказал он Татьяне. — Узнала, что Бахметьеву убили, и пришла ко мне. Дескать, готова ответить на все вопросы, поскольку была знакома с покойной. Хоть и не близко, но вдруг может быть чем-то полезна следствию. Тем более квартирант у Бахметьевой был больно подозрительный. Все советовала нам взяться за него покрепче.

Это было уж совсем странно. В практике самой Татьяны Образцовой такого ни разу не случалось, чтобы свидетель, до которого еще не добралась милиция, сам добровольно являлся давать показания.

— А кем она приходится Бахметьевой, ты выяснил? Почему старушка оформила на нее генералку?

— Какая-то знакомая, имеющая опыт в оформлении квартирных дел. Таня, ты не там ищешь, — поморщился следователь, — убийца — Суриков, это однозначно, его надо дожимать, а не в обменных вопросах ковыряться.

— Что ж ты сам его не дожал, если тебе все понятно?

— Да руки не доходили. Тут такие дела висят — только за голову хватаешься. Банкиров убивают, депутатов, меценатов и еще хрен знает кого, начальство давит, пресса вопит, из аппарата мэра каждый день звонят, отчета требуют. Да что я тебе говорю, ты сама все знаешь. А старушка — это так. Кто она? Никто. За нее шкуру не снимают. Я с этим Суриковым проковырялся несколько дней, на предмет участия в преступной группе его тряс, а когда понял, что он просто дурак-одиночка, тогда другими делами занялся, более важными. Ну что ты на меня так смотришь?

— Ничего, — вздохнула Татьяна. — Все понятно.

Все действительно было понятно. К сожалению, реальная жизнь, в которой приходится существовать работникам милиции, была далека от той идеальной картины, при которой имеет смысл говорить о морали и нравственности. Следователь и оперативник не могут разорваться на несколько частей, как и не могут растянуть одни сутки на неделю. Работы много, сделать все как следует они не успевают, и приходится делать выбор, при котором хотя бы собственная шкура уцелеет. Можно, конечно, их за это порицать, но нельзя с этим не считаться. Чтобы заставить следователя довести до ума такое дело, как убийство Бахметьевой, нужно действительно поставить его в положение, при котором не закончить дело просто нельзя. Вот Татьяну и поставили. Она отлично знала, что арестованные, бывает, сидят в камере по полтора года, пока дело с грехом пополам дотащат до суда. Или приостановят, а арестованного выпустят. Пусть еще спасибо скажет, что выпустили.

— Слушай, — внезапно спросила она, — а почему вопрос о генеральной доверенности выплыл только у тебя? Разве тот следователь, который первым принял дело, этим не занимался?

— Не знаю, — отмахнулся Чудаев, — я не вникал. Не до того было.

Татьяна вернулась к себе в кабинет и снова открыла папку с материалами следствия. Да, на первых допросах, судя по протоколам, вопрос о доверенности вообще не поднимался. Почему же? Неужели следователь был совсем неопытный? Или рассеянный… Она посмотрела на фамилию и усмехнулась. Этот первый следователь находится в данный момент в очередном отпуске. Видно, принял дело накануне отъезда, в последние рабочие дни, потому и делал все спустя рукава. Ладно, вернется — спросим у него. Может быть, он и задавал подследственному этот вопрос, но ответ не показался ему заслуживающим внимания, и он его просто не внес в протокол.