Искатель. 2009. Выпуск №12
Шрифт:
— Прямого отношения! — встрепенулся Макинтош. — Следовательно — косвенное отношение…
— Я просил не перебивать! — неожиданно громко воскликнул Ланде, всем корпусом повернувшись к помощнику прокурора. Со своего места Виталий не мог видеть, какой взгляд бросил Ланде на Макинтоша, но — удивительное дело! — тот сделал вид, будто и не собирался прерывать выступавшего. — В свое время, — продолжал Ланде, — суду станет ясно, какое сугубо косвенное отношение мог иметь доктор Дымов к гибели своей жены — тоже, кстати, известного специалиста в области космологии. В этом деле никогда не будет ясности и никакое судебное решение не отразит реальной картины, если суд не примет во внимание физические аспекты. Доктор Дымов, повторяю, занимается проблемой скрытой массы во Вселенной, или, как это сейчас принято называть, — проблемой темного вещества. Вероятно,
— Гхм… — судья громко выразил свое отношение к речи свидетеля, но не стал прерывать выступавшего, только посмотрел на электронные часы, висевшие над входной дверью.
— Существуют по меньшей мере две научные школы, по-разному объясняющие природу темного вещества, — невозмутимо продолжал Ланде. Виталий напряженно вслушивался. Пока Эндрю не сказал ничего, что могло бы повредить, но сейчас наступил критический момент: две школы, верно, но Ланде и Виталий принадлежали к разным. — Согласно одним представлениям, темное вещество — это обычные звезды малой массы, холодные, а потому и не излучающие достаточное количество света, чтобы их можно было наблюдать даже в такие мощные телескопы, как VLT или космические «Хаббл» и «Гершель». Вторая школа полагает, что темное вещество — это элементарные частицы, значительно более тяжелые, чем протон. Они чрезвычайно слабо взаимодействуют с обычным веществом. Не исключено, что из этих частиц образуются объекты, подобные обычным звездам или планетам. Такая звезда — это удивительное физическое явление! — может столкнуться с Землей, наша планета пролетит сквозь темную звезду, а мы почувствуем только изменение силы тяжести, но ничего не увидим, ни с чем не столкнемся… Может, нечто подобное уже происходило в земной истории. Скажем, гибель динозавров обычно объясняют падением гигантского метеорита, но кратера не нашли, хотя есть кандидаты… Простите, я немного отвлекся.
— Гхм, — прокомментировал судья. — Три минуты, сэр.
— Да-да. Согласно предположениям доктора Дымова, развитым в его статьях последних лет, газ из частиц темного вещества присутствует везде. Земля погружена в этот газ. Этим газом наполнен зал, в котором мы находимся. Парадокс, но плотность этого газа может оказаться больше плотности воздуха. Каждый может построить из обычных камней дом или насыпать гору песка. Темное вещество тоже можно собрать в сосуд или сделать из него массивную гирю. Понимаете, к чему я веду? Гиря из темного вещества будет притягивать, но ударить ею человека невозможно. Есть, однако, люди, чье сознание чрезвычайно слабо взаимодействует с реальностью. Это люди, находящиеся в коме, а также в состоянии летаргического сна, и еще аутисты, чья, как полагают врачи, болезнь находится в крайней и неизлечимой стадии. Именно эти люди, чей мозг работает в чрезвычайно специфическом и очень мало изученном режиме, способны, согласно идеям доктора Дымова, активно взаимодействовать с темным веществом. Никто не знает, как происходит такое взаимодействие и происходит ли вообще. У доктора Дымова есть на этот счет определенные гипотезы, которые он сможет представить суду. В данном случае не исключено, что так называемое преступление, в котором обвиняют доктора Дымова и мисс Гилмор, может быть результатом взаимодействия темного вещества с обычным — в данном случае с веществом разрушенного аппарата…
— Сэр! — встал Макинтош. В течение всей речи Ланде он сидел как на иголках, порывался вставить слово, искал для этого повод и, наконец найдя, немедленно бросился в атаку: — Ваша честь! Я не сомневаюсь в научной компетенции профессора Ланде, но какое отношение имеет все сказанное к рассматриваемому делу? К тому же профессор сам себе противоречит! Сначала он говорит, что… э-э… темное вещество никак не взаимодействует с обычным, а потом заявляет, что разрушение аппарата, обеспечивавшего жизнедеятельность жертвы, произошло в результате такого… э-э… взаимодействия. Где логика?
— Гхм… — произнес судья и с интересом посмотрел на Ланде, ожидая ответа. На лице судьи ясно можно было прочитать его намерение объявить содержание произнесенной речи юридически ничтожным,
не влияющим на результаты экспертизы и недостойным дальнейшего внимания.Виталий не мог со своего места видеть, какой взгляд бросил Эндрю на Макинтоша. Он увидел другое — во втором ряду сидела девочка, а точнее, женщина, так похожая на девочку, что невольно возникала мысль: кто пустил в зал ребенка? Что делала здесь миссис Болтон?
— Ваша честь, — обратился Ланде к судье, — идеи, о которых я сказал, доктор Дымов начал разрабатывать, когда с его женой произошло несчастье. Доктор Дымов полагал, что, решив проблему темного вещества, он сумеет помочь своей жене Диноре. У меня есть еще минута, но я хотел бы закончить свои показания после того, как суд выслушает второго свидетеля защиты.
— Гхм… — произнес судья. Похоже, это междометие составляло сегодня большую часть его активного словаря. Он произносил свое «гхм» сначала с угрозой, потом с сожалением, удивлением и, наконец, с ожиданием: хорошо, выслушаем второго свидетеля, возможно, понять его будет не так трудно, как первого.
Ланде занял место в зале — рядом с миссис Болтон, с которой обменялся двумя тихими фразами. Показалось Виталию или Эндрю с медсестрой пожали друг другу руки?
— Приглашаю, — объявил Спенсер, — профессора медицины Карла Генриха Баккенбауэра, заведующего отделением психиатрии медицинского центра университета штата Мичиган.
Баккенбауэр, которого Виталий так и не дождался в больнице, оказался высоким, как баскетболист провинциальной команды (выше прочих «смертных», но до двух метров не дотягивает), и худым (впрочем, будь он чуть меньше ростом, комплекцию его можно было счесть вполне нормальной). Длинное лицо с лошадиным подбородком — очень, по идее, некрасивое, но странным образом привлекательное, скорее всего, из-за удивительно внимательного и чуткого (даже издали, с места, где сидел Виталий, это было видно) взгляда светло-голубых глаз. Баккенбауэр быстрым шагом, глядя только на судью и не обращая внимания на окружающих, прошел к свидетельскому месту и сказал:
— Я представляю здесь…
— Минуту, — перебил его секретарь, и Баккенбауэр, сбившись, с неудовольствием умолк на полуслове, — необходимые формальности, извините. Прочтите здесь и, если все правильно написано, распишитесь.
Профессор не сдвинулся с места, и секретарю пришлось самому положить перед ним бумагу, которую Баккенбауэр внимательно изучил, что-то исправил в тексте и дважды расписался — в том, что сделал исправление, и в том, что с содержанием документа ознакомлен.
— Я представляю здесь, — повторил Баккенбауэр с заметным раздражением, — пациента нашего отделения Линдона Финка, двенадцати лет. Диагноз «аутизм» был поставлен Финку в возрасте полутора лет, состояние мальчика быстро прогрессировало, к шести годам он практически перестал общаться с родителями и окружающими, в восемь лишился отца, а мать…
— Гхм… — высказался судья. — У вас тоже десять минут, профессор.
— Мать, — продолжал Баккенбауэр, не отреагировав на предупреждение судьи, — не могла справиться с уходом и обратилась за помощью в попечительский совет больницы, где Линдон проходил регулярное амбулаторное обследование. Поскольку состояние ребенка становилось все менее адекватным, были изысканы средства, и вот уже пять лет Линдон проживает в интернате для детей с отклонениями в развитии, при этом дважды в год его переводят в больницу университета, чтобы врачи имели возможность детального наблюдения и проведения медицинских исследований.
— Нет чтобы оставить беднягу в покое, — не удержался от замечания помощник прокурора. — Вы на нем еще и опыты ставите?
— Девятого июня, — Баккенбауэр сделал левой рукой жест в сторону Макинтоша, будто отогнал назойливую муху, — между восемью и девятью часами утра мальчик проявлял не свойственную ему моторную активность, а также произносил слова, смысл которых не был вовремя понят.
— Прошу прощения, профессор, — подал голос Спенсер, — то, что вы сказали, очень важно, и я хотел бы уточнить.
— Да? — недовольно сказал Баккенбауэр.
— Вы имеете в виду день и время, когда двумя этажами ниже происходили события, результатом которых стала смерть миссис Дымов?
— Мне было неизвестно, что и когда происходило в отделении интенсивной терапии…
— Я понимаю, я только хочу напомнить суду, что так называемое преступление, в котором обвиняются мои подзащитные, имело место именно в указанный профессором интервал времени.
Судья кивнул, Макинтош хмуро произнес: