Искра и Тьма

Искра медленно покачала головой.

— Как это? — точно в трансе, проговорила она. — Как, вашей женой? Как такое может быть? Вы издеваетесь? Может быть, вам нравится сводить меня с ума?!

И она зарыдала.

— Не надо. — Мечеслав осторожно прижал девушку к себе. — Не плачь. Пойдем, я отведу тебя домой. Извини, я выбрал плохой момент. Но я не отдам тебя никому. Я буду с тобой. Я приложу все силы и покорю тебя… и плевать я хотел, что об этом скажут люди. Андрею ты не нужна, да и вряд ли кому-то еще, ведь так?

Искра, всхлипывая, с надеждой посмотрела на Мечеслава.

— Ну, успокоилась? — ласково спросил он. — Да, наверное, я не вовремя. Ты тоскуешь по дому, но это ничего. Будь со мной. Подумай, Искра. Я хочу, чтобы мы были вместе. Вместе мы все переменим. Я не буду торопить тебя. Да, вообще-то, получилось все как-то не так. Не очень-то и складно я говорил, да? Впервые в жизни признался в любви, и так коряво. Не по-княжески, — добавил он с вымученным смехом.

Искра посмотрела на голубое небо, на летящих высоко птиц.

— Оставьте меня, — сказала она неожиданно.

Мечеслав подождал, глядя в ее блестящие от слез глаза, словно надеясь найти там ответ. Не дождавшись, сказал:

— Хорошо.

И удалился. Твердой походкой.

Месяц — большой срок. Так и подумала Искра. Целый месяц взаперти, здесь, в проклятом Кремле. Она упрямо отвергала ухаживания Мечеслава, не желая признаваться самой себе, что он ей нравится. Все уже знали, что князь сделал венежанской княжне предложение и радовались этому: затворника Андрея никто не любил. Но Искра отмалчивалась.

Мечеслав, напротив, изменился. Он стал гораздо более властным и жестким — былая ветреность и манерность испарились, точно страшный сон. Выздоровев — если можно так назвать его четырехдневное отшельничество, — князь созвал совет, на который пригласил Горыню с десятниками, бояр, воевод и Клеомена. Там он заявил, что собирается пополнить воиградское войско.

— Казна пуста, — сказал он. — И нет дохода. Нет урожая. Нет и дорожных податей: марнийские купцы из-за чертовой нечисти, поселившейся в лесу, и Военеговых разбойников боятся идти по Торговому тракту. Одному богу известно, каким образом они попадают в Вередор и южные страны — и попадают ли. Но ваши кошельки, бояре и церковники, полны. Я знаю это.

Поднявшийся гул негодования он перенес спокойно.

— Олег, — заявил Мечеслав не терпящим возражений тоном, — завтра отправится набирать людей в дружину. Он должен собрать не меньше двух сотен, а чтобы люди не думали и поменьше сомневались, Авксент будет лично отсыпать сребряки и даже золото, коли на то пошло. Надеюсь, Горыня ему поможет. Ваша задача, господа, обеспечить моего советника нужной суммой. Вот этот человек, — Мечеслав указал на Злобу со шкрамашем в руках, — убьет любого, посмевшего утаить от Авксента хоть медяк. Вас это тоже касается, господин принципар. Раскошеливайтесь и засуньте ваше благочестие куда подальше.

Несмотря на все старания, нужное количество набрать не удалось. Чуть больше сотни, и на них больно было смотреть.

Жуткий сон вернулся и повторился во всех деталях: вонючий сарай, мертвецы в капюшонах, мерзко вопящие уродцы, черное небо, по которому прокатывались оранжевые всполохи, отбрасываемые неизвестным светочем, похороненным где-то в недрах исполинских руин, жертвенник…

К ней приближалось нечто, чьи тяжелые шаги буквально сотрясали землю. Уродцы, пригнувшись, пятились, царапая длинными черными когтями брусчатку, их лица искажались гримасой безграничного ужаса — чувство, неведомое никому из живых. Этот ужас вобрал в себя обожание, ненависть, страх — все вместе, доведенное до одуряющего экстаза.

Нечто приближалось, и его шаги уже отдавались болью в висках. Но… может, это не шаги? Искра прислушалась к себе. Это… это же шепот. Шепот тысяч и тысяч голосов.

Потом девушка поняла, что осталась одна. И Он смотрел на нее.

Он был живым — когда-то живым. Он жил тем, что пил чужие жизни, пил чужие чувства, страхи, пил плоть и кровь, душу. Его невозможно было описать, ибо невозможно описать всё. Он походил на туман, в котором проступали мириады чьих-то лиц.

Он был непостижим, и великолепен, и страшен.

Искра ощущала, как лица смотрят на нее, оценивают ее прелести, прикасаются к ней…

Жуткий вой оглушил, ослепил ее. Он лился, изменяясь и переливаясь, лился — Искра тщетно вырывалась из пут — и в конце концов сформировался в одно торжествующее слово:

— Царица!

Он — Тысячеликий — отец Тьмы, сын Хаоса, постепенно принимал вид человека. Вот он превратился в монстра, истекающего потоками слизи, окруженного ореолом черных жужжащих точек, затем лицо его побелело, и вскоре, пройдя сквозь череду бесконечных кошмарных превращений, перед девушкой предстал молодой человек. Он опустил на нее руку, с силой сжал лоно и, поцеловав в живот, со странной улыбкой повторил:

— Царица! Ты еще послужишь мне, не так ли?

Искра проснулась, а вернее, очнулась и обнаружила себя в углу, завернутую в одеяло. Страшный сон не выходил из головы, ее трясло, и она еще долго не могла успокоиться и прийти в себя.

Стояла глубокая ночь. Тишина. Темнота, усиленная пережитым во сне кошмаром, давила так, что девушка боялась пошевелиться. Долгие одинокие ночи, проводимые во дворце, плохо действовали на нее. Она с детства привыкла спать либо с любимой нянькой, либо с сестрой Младой, либо с подругами… с Буяной, наконец. Ей всегда хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом, пусть за стеной, но чтобы был. Она легко засыпала под переливчатые голоса служанок, под шумные песни подгулявших горожан, под степенные речи вельмож, с коими Вятко любил засиживаться допоздна в саду, за кувшинчиком бражки, прямо под окнами ее опочивальни.

Здесь ничего этого не было. Дворец, такой великолепный, оказался холодным, словно могильный склеп. Да еще эти кошмары…

В тот момент ей показалось, что эта ночь — именно эта и никакая другая — убьет ее. И утро не принесет радости, и поэтому жить, просто жить незачем. Пусть провалятся к Дуву все, кто решил ее судьбу. Она обманет их. Обманет. Как поступил воевода Бой, когда наутро осознал, что в пьяном угаре зарезал собственного сына? Утопился!

«Нет-нет, — с ужасом подумала Искра. — Что за мысли такие? Никогда…»

— Никогда! — закричала она и вскочила с места. — Это твои проделки, Тысячеликий? Тебе нужна моя плоть, моя душа? Не дождешься!

«Но что же я сделаю? Брошусь в объятья Мечеслава?» В данный момент мысль о Мечеславе показалась девушке такой спасительной. Он ведь любит ее. И он весьма привлекателен.

Нет.

Нет?

Может быть, не зря ночь — время любви. Ночью к нам приходят самые смелые фантазии, ночью мы совершенно теряем голову и предаемся безумным мечтам — таким мечтам, о которых днем вспоминаем со стыдом. Особенно если их питает страх и безысходность. Зачем себя обманывать, ведь она по ночам не раз забывалась в грезах о нем. Зачем упрямиться? Зачем ломать жизнь и оплакивать свою судьбу, подобно этому святоше Клеомену? Она сама говорила царю о несгибаемом духе венежан. Где же этот дух? Быть сильной — не значит быть справедливой. Она совершит это, а на остальное ей наплевать.