Искра

***

На другой день Копьё бубен делал. Обруч из тальника гнул, оленью шкуру грел и резал. Искра маленький - а бубен большой: не игрушка, а живой шаманский голос, такой, чтоб во всех трёх мирах было слышно его. Потому что Искра вырастет, и душа его в бубен прорастёт. Потому что лишь один бубен полагается шаману в Срединном мире - именно в этот бубен душа Искры перетечёт, одухотворит.

Искра ему не мешал. Ночью настоящее вдохновение пришло: все чувства обострились, словно запахи в мороз. Вдохновение и не дало ему рядом с Копьём сидеть, глядеть, как он бубен нагретой кожей обтягивает. Вышел Искра из тордоха - и увидел медвежонка.

Не рискнул медвежонок подойти к тордоху - остановился шагах в десяти. А может, в ста - не разберёшь в сумерках: у них, келе, и расстояния не людские, и зрение другое, не привык ещё Искра. Но самую суть различить уже получилось.

Стоит медвежонок не на снегу, а над снегом - цепочка следов из тундры ведёт, не ямками, а тенями ямок. Смотрит медвежонок на Искру: морда, словно от голода, осунулась, худая-худая, нос высох - а глаза тёмным пламенем мерцают. Не звериные глаза и не человеческие.

Пошёл к нему Искра, да только никак дойти не может: медвежонок вроде бы и не двигается, а с каждым шагом - всё дальше. А взгляд у зверёныша печальный, жалобный, будто боится он чего-то.

Тогда Искра и подумал, что медвежонок-то - дедушкин. Все дети Ворона говорили: уехал дедушка Тихая Птица в Нижний мир, а медведей своих к нарте привязал, чтобы по тундрам не разбредались да на людей не нападали. Говорили - и косились на Искру, будто он должен был тех медведей забрать. Неужели отвязал дедушка одного медвежонка? Самого маленького? Может, посмотреть решил, что Искра с ним делать станет?

Может, и испугался бы Искра, если бы не выгнал вчера сильную тварь, злобную и чужую. Может, и испугался бы, если бы Копьё ему бубен не делал. Но после той твари - что Искре сумеречный медвежонок, маленький келе! Словно бы Копьё Искре на ухо сказал: смотри, он сам тебя боится. Одна видимость, что медвежонок - силёнок-то у него не больше, чем у евражки. Брошенный он, голодный - и в Срединном мире ему одиноко и тяжко.

Пожалел Искра медвежонка.

– Эй, - позвал, - маленький келе! Подойди ко мне - поесть тебе дам.

Повёл медвежонок пересохшим носом - и подтёк к тордоху, словно струйка позёмки. Снизу в глаза Искре заглянул - просяще, будто больная собака - а в глазах у него сполохи плещутся, зелёные да синие. Морда от тех сполохов синеватая, неживая - да и не морда это вовсе, а снежные вихри, и весь медвежонок - пляшущие клубы метели; что их держит, рассыпаться не даёт - непонятно.

Впервые Искра видел выходца из Нижнего мира совсем рядом - хоть рукавицей дотронься. Жутко было смотреть.

Случись это в стойбище у Круглого озера - удрал бы Искра домой, к маме, и в полог бы забрался, чтобы забыть метельную нежить. Но на Песцовой реке не мог он удрать - стыдно было перед Копьём: взрослого из себя строил, сильного шамана, а страха своего победить не может, сердце в кулак сжимать не умеет. Рассердился на себя Искра и остался стоять.

Не хотелось ему снова мизинец прокусывать - больно. Но раз обещал - надо выполнять: всем известно, что больше всего любят неживые твари из Нижнего мира живую кровь, а уж шаманскую кровь - и подавно. И прокусил Искра палец ещё раз, протянул медвежонку красную каплю - как ягоду:

– Возьми, погрейся.

Обрадовался медвежонок. Сполохи в его глазах ярче вспыхнули - и улыбнулся он, словно человек. Высунул язык - скользкий и холодный, будто тонкая льдинка - и слизнул капельку. От его морозного дыхания вся ладошка у Искры онемела.

А медвежонок к ноге его привалился, словно пёс - и сердце у Искры сильно заколотилось, щекам жарко стало. Признал его медвежонок - кровь к душе Искры его привязала арканом.

Опустил Искра озябшую руку, потрепал медвежонка по секущему снегу, словно по мягкой шёрстке:

– Запомни, маленький келе, - сказал, - я тебя не обижу и теплом своим покормлю. Будешь со мной дружить - буду кормить тебя, вырастешь большой, никто тебя обидеть не сможет.

Потянулся медвежонок к Искре - словно сквозь малицу, сквозь рёбра и мясо ледяным носом его сердце понюхал. Жуткое было чувство - и сильное: собачье доверие веселит, доверие песца - льстит, доверие птицы, если на плечо она сядет - на крыльях поднимает, а уж если келе доверился - то видишь все семь тундр в сиянии небесного света у своих ног, словно снежную шкуру.

Но тут вышел из тордоха Копьё - и тут же пропал медвежонок из виду, в тенях растворился, в метели рассыпался, распался на снежную пыль, будто и не было его. Только и осталось у Искры, что холодок возле сердца - метка келе, амулет и клеймо.

Посмотрел Искра на Копьё, а Копьё сказал:

– Иди в тордох, а то совсем окоченеешь. Бубен-то твой почти готов. С собой его возьмёшь, когда в стойбище матери своей отправишься?

Вздохнул Искра - печально, да делать нечего.

– Прости меня, Копьё, - сказал. Заглянул охотнику в глаза снизу, как медвежонок-дух на него самого смотрел.
– Не могу я сейчас к матери ехать, хоть и охота мне. Слишком там хорошо, а когда хорошо - не приходит мне вдохновение.

Усмехнулся Копьё.

– Ты уж выбери, что тебе надо: то оленье копыто просишь, то лунный рожок с неба стрелой сбить.

Хотел Искра обидеться, но уже кое-чему научился - рассмеялся:

– Пусть лунный рог у неба растёт - не нужен он мне. Учи меня, Копьё - а я слушаться буду и научусь, чему смогу. Мне тоже надо стать воином - хоть и другие следы я вижу. А если что странное заметишь - не сердись: сполохи это играют, глаза отводят.

Взглянул Копьё сверху - как с сопки:

– А ты говорил, что не веришь мне.

Улыбнулся Искра:

– Так и ты мне не верил!

Если и была между ними ледяная стена до самых туч - окончательно она растаяла и ручьями в море ушла.

***

Отправили Искру на Песцовую реку к Копью учиться в тундре звериные следы читать, самоловы ставить, на волка выходить, гонять оленью упряжку - а научился он совсем другим умениям. Шаманским зрением в темноте следы духов находить, своему страху навстречу идти, не отступая, боль терпеть, не меняясь в лице - и не смотреть на людей свысока, хоть и не могут они скрытое видеть. Главное умение - разобрать, что у всех разная сила.

Это умение Искра бы без Копья не освоил. Слишком уж в него дети Ворона верили, слишком ждали, когда он станет богатырём и защитником. Когда слишком уж верят в кого-то люди - и злобная нежить, и глупость, и высокомерие легко сбивают общую надежду с пути, словно в насмешку.

Но Копьё не из тех людей был, чтоб Искру, словно тайныкут, под паркой на груди носить - а оттого и перестал Искра себя чувствовать у старших за пазухой. Человеком, а не амулетом себя чувствовать начал.

Бубен у него теперь был, колотушка из оленьего ребра была - и первый раз Искра пел, призывая духов, когда вокруг тордоха пурга разыгралась. Слышал Искра, как ветер сотней голосов завывал, как снег швырял яростно - и захотелось ему и своего медвежонка услыхать в голосах вьюги.