Искра

***

Ничего Искра сородичам не сказал. Ни к чему им - да и не поверят они.

А когда спросил его Тальник: "Что ж, Искра, надумал хоть что-нибудь - или всё своим чередом идти будет?" - только и ответил Искра:

– Я, дедушка Тальник, всё сделал, что шаманчик-мышонок может. Медведей Тихой Птицы к своей нарте привязал - если они оленей душили, то теперь перестанут. А больше я ничего пока сделать не смогу - разве вот только колено твоё погреть, чтобы сгибалось оно легче.

Он промолчал - и сородичи промолчали.

Только тогда начали говорить, когда мор олений пошёл на убыль. И говорили, что совладал Искра с медведями Тихой Птицы, хоть и ростом пока по плечо настоящему мужчине. Брусника даже заметила, какие тени легли у Искры под глазами и как лицо у него заострилось, словно у голодного или давно больного - но и она не знала, что приходится Искре воевать, одному за всех.

Не с медведями деда своего названого - с бродячими келе, что к Гнусу прибились. Повзрослел Искра за одну луну на десять лет.

И подарки у сородичей просить не мог - не поворачивался язык, когда он пустые вешала видел или в ровдуге на жердях - дыры протёртые.

А по вечерам, когда засыпала Ранняя Заря, сидел Искра у огня рядом с Копьём, названым отцом, пил брусничный чай, думал. Хотелось ему с Копьём поговорить, совета спросить - да рассказать он не умел: о келе-кровопийцах, о стойбище Кровавого Мора на берегу Песцовой реки - как расскажешь? Сильный воин - простая душа, ничего в Срединном мире не боится, но Нижний пугает его, как всё непонятное пугает.

Ошибся Искра. О схватках Искры с бродячими келе Копьё догадывался. О большем догадывался, чем Искра мог себе представить. И однажды, после очень хорошего дня, когда всё Искре удавалось, сказал Копьё:

– Конечно, сумеречные медведи - опасные твари, и бродячие келе - тоже на пискучих мышат не похожи... но опасаться тебе надо людей. Гнуса надо опасаться - и сородичей. Вдохновение у тебя - больно заметное, сильный ты шаман, а шаманская сила - угроза. Как бы ты её ни явил - будут тебя бояться, Искра.

– Я же никого не пугал, - удивился Искра.
– С чего бы бояться меня?

Поднёс Копьё к трубке уголёк, выдохнул дым. Проговорил медленно:

– Ты, Искра - как нож. Можно ножом злой нарыв разрезать, чтобы яд выпустить - а можно перерезать горло. Но когда глядит простой человек на нож, он про злой нарыв не вспомнит - он лишь то в уме держит, что можно нож под ребро всадить.

– Но ведь благодарили меня сородичи, - сказал Искра.
– Я бродячих келе отвадил, боль выгоняю из тех, кого она мучает...

Посмотрел Копьё на него - сурово и грустно:

– Видно, послан ты мне судьбой вместо сына... да лучше бы ты плохим охотником был, чем хорошим шаманом. Лучше бы дурачком был, чем умным не по годам.

– Не умён я, - сказал Искра.
– Не понимаю.

– Хоть бы Ворон тебе помог никогда не понять, - сказал Копьё и больше уж ничего не добавил.

Тогда Искра так и не разобрал, что Копьё ему сказать хотел. И жил, как и прежде жил - без оглядки. Если мог злой нежити кривые когти разжать и вырвать из них человека или оленя - разжимал и вырывал. Слава о нём по тундре пошла - а Искре не до славы.

Не найти ему было такую нору, чтобы через неё в Нижний Мир спуститься, не оставляя в Срединном человеческую плоть. Думал он о тордохе из человеческих кож на берегу Песцовой реки - и было ему от тех мыслей тоскливо и горько.

А дети из стойбища Ворона Искру играть не звали - и сами игры прекращали, когда он подходил. И посматривали на него со страхом: выглядит мальчишкой, тринадцатая зима пошла - но великий, великий шаман, сумеречных медведей Тихой Птицы унаследовал он. Не разозлить бы, не обидеть бы - большая беда может случиться.

Так слова Копья - невесёлые - начали потихоньку сбываться.

Перед великими холодами взял Копьё Раннюю Зарю в жёны. Рад был Искра, названым отцом Копьё считал - но после свадьбы почему-то почувствовал себя совсем одиноким. Порознь были у него и мать, и Копьё - но вместе оказались друг у друга, а у Искры никого не стало.

Уходил он ночами в метельную круговерть - мороз щёки жёг - обнимал снежного медвежонка, верного товарища. Ледяная корка на снежной шерсти от слёз шамана таяла.

Встала сила шамана между Искрой и сородичами стеной от земли до неба.

***

Счастлива была Ранняя Заря - не замечала, что сын-шаман на людей словно из Нижнего Мира смотрит. Но Копьё заметил - младшего товарища-Искру успел узнать хорошо. Решил он ту стену между шаманом и Срединным миром радостью растопить: когда стали дети Ворона в средизимнюю луну на ярмарку собираться, в Светлый распадок, позвал Копьё Искру с собой.

Услышал Искра про ярмарку - ушам не поверил. От его радости семь стен бы рухнуло. Собираться Копью помогал - под руками у него путался, как щенок. Задыхался от восторга. Всё спрашивал - удержаться не мог: и нож с резной рукоятью на шкурки выменяем? И заморское ружьё, что пулями бьёт... ну не выменять, так хоть взглянуть на эту невидаль, поглядеть, как стреляют из него? И аркан на спиленные рога за приз кидать будем? И цветных бус с бисером матери привезём? И оленьи бега посмотрим? От радости щёки у Искры горели, как брусника.

И Копьё порадовался: "Хитрый я человек! Всю жизнь ему осветил, словно факелом - ярмаркой, точно стрелой, в цель попал!" Не было у него шаманского предвидения, не то - не чересчур радовался бы.

Когда уезжали Копьё и Искра в Светлый распадок, медведей своих Искра к материнскому материному тордоху привязал, наказал мать сторожить, злую нечисть отгонять. А метельный медвежонок, верный товарищ, преданный келе, что кровь и слёзы Искры пил, за нартой побежал - за другом своим и хозяином.