Искры гнева (сборник)

— Вон что тебя тревожит! — воскликнул Головатый. — А ты б давно уже должен был спросить: чи гостил ли ты, человече, в наших благословенных краях? А я б тебе: гостил и банкетничал, да ещё как следует! Да, было дело… Залетели мы как-то целым отрядом булавинцев в нашу Каменку, хотели повидать Саливона. Ну, разумеется, по возможности пощекотать его и, может быть, засветить в его гнезде. А он, стервец, ещё и не видя нас, испугался и — ходу со своего двора в лозняки. Потом решил, видимо, переплыть на ту сторону Волчьей. Да вода не выдержала такую толстую и тяжёлую посудину, и пошёл он на дно. Вот так…

"Раньше б ему надо было пойти!.." — подумал со злостью Савка.

— А Лукаша видел? — спросил он.

— А как же, видел. Такой дядька, как и ты. Только вместо бородки запорожские усы отпустил. Жито да гречку сеет. Женился на Варьке Гутяковой. Аисты им двоих дочек принесли… Вот, кажется, и все новости… — вздохнул Головатый. Заметив отъезжающий от обрыва воз с рудокопами, он добавил: — Проведу на дорогу до Москвы своих друзей, поклонюсь низко этой земле и подамся на запад.

— Почему туда? — спросил удивлённый Савка.

— Так захотелось. На той стороне Украины напьюсь воды из родных речек Синюхи и Ятрани, затем соберу ватагу хороших хлопцев — и начнём колошматить магнатов Конецпольских, Потоцких и других. Уж очень много папы и подпанки залили сала людям за шкуру. Много…

Провожая друга, Савка дошёл до самого тернового кургана, взобрался на него, стал внимательно вглядываться в даль.

Вместе с ним, казалось, всматривались на запад, вдоль Чумацкого шляха, и каменные идолы-бабы. Вокруг стояла тишина. А Савке хотелось кричать на всю широкую степь. В груди его было больно и тесно. Но он только шептал: "Счастливо, друже, счастливо…"

Кряжистый, статный, с брылем на палке, Гордей отходил не спеша; полуденные густые солнечные лучи золотили его не согбенную летами и невзгодами спину и серебрили чубатую голову.

ИСКРЫ ГНЕВА

Тёплое осеннее утро. Пахнет терпкой плесенью сгнивших деревьев, привядшими листьями. Над извилистым течением Донца стелется мохнатая дымка тумана. Она выходит из берегов, расползается, поднимается выше и выше, окутывает деревья, крутые склоны и медленно течёт куда-то в дикопольский неизведанный край.

Гордей Головатый, держа за поводья кони, стоит над плещущей водой, прислушивается. С противоположного берега доносятся приглушённые туманом шаги, шуршание колёс, фырканье лошадей.

В жизни понизовца было много встреч и разлук. Вот и сейчас он только что расстался с подьячим Капустиным и его людьми. Долгое время они вместе путешествовали по-над Доном и Северским Донцом. Простился с ними Гордей сердечно, как с друзьями. Одно тревожит его — последний разговор с Григорием Капустиным.

…Пароконный воз, нагруженный горючим камнем, уже переправился на тот берег, готовый к отъезду.

— Что ж, поедем, сдадим теперь нашу находку в, Берг-коллегию, — радостно проговорил Капустин. — Пусть там знатоки-учёные мудрят, испытывают его огнедействие.

— Да его ведь не раз уже испытывали здесь в кузницах и печах, — сказал Гордей. — Жар даёт вон какой!

— Сам видел, что горит, но всё равно в Берг-коллегию нужно доставить. Они там по-своему…

— Всё будет хорошо! — заверил Гордей. — Вот посмотришь!

— Должно так быть. А тебе спасибо за доброе слово, спасибо за то, что помог нам найти уголь, — Капустин положил руку на плечо Головатого. — Мы исполнили волю царя, сделали хорошую услугу его величеству…

— Не царю! — вспыхнул Гордей. — Людям!

— И людям, — согласился Капустин. По его открытому, отороченному русой, слегка курчавой бородкой лицу скользнула добрая улыбка. — И людям, — повторил он, бросив взгляд на нахмурившегося Гордея.

— Готово! — послышалось с противоположного берега.

— А я, друже, снова о том, о чём уже говорил. Давай, Гордей, с нами. Из тебя выйдет хороший знаток руды, — прощаясь, напомнил Капустин.

— Нет! — твёрдо ответил Головатый. — У каждого своя дорога.

— Ты ж намекал мне, что оставляешь этот край…

— Но не оставляю своего дела. — Гордей поправил недоуздок, подтянул подпругу седла и отпустил коня.

Оборванный разговор не возобновлялся.

Капустину не всё было понятно в словах Гордея. "Какая же у него своя дорога?.." Ему очень хотелось привлечь к рудному делу этого уже немолодого сметливого человека.

А Гордей между тем размышлял: "И на кой чёрт он пристёгивает сюда того царя? Стараешься для людей, а он, видишь ли: услуга его величеству…"

— Готово! — снова долетело с того берега.

— Иди! — Головатый отступил, дал дорогу.

Капустин подошёл к плоту, которым должен был переправиться на другой берег, но вдруг вернулся назад.

— Нет, так не годится, — проговорил он дрогнувшим голосом и, раскрыв для объятий руки, шагнул к Гордею.

Головатый тоже шагнул навстречу Капустину. Они сжали друг друга в объятиях, расцеловались и разошлись…

Гордею казалось, что он до сих пор ещё слышит голос Капустина и перестук колёс его воза. Но вокруг стояла тишина. Только в воде всплёскивала-жировала рыба да в кустах ивняка перекликались птицы. Туман рассеялся, стало ясно. Посреди Донца солнце топило свои золотые лезвия-лучи, играло неудержимое кипение. Казалось, что вода вот-вот взволнуется — и шумные волны хлынут на берег.

— Вот и окончилось моё безделье, — сказал сам себе Гордей. — Да, окончилось.

Он присел на корточки, зачерпнул пригоршню воды, напился, какой-то миг прощально любовался быстриной, потом напоил коня и, ведя его за повод, направился в глубь сосновой чащи.

…Вечером Головатый выбрался из лесной чащи. Позади, на севере, остался Донец с его зелёными берегами, широкими поймами, непролазными чащами, с полянами никогда не кошенных трав.

Гордей имел достаточно времени, чтобы подумать о том, как ему быть дальше, куда податься? В мысли лезло одно, давно задуманное: "Прощайся-ка, казаче, с Дикопольем и — на Правобережную Днепровщину, на обездоленную панами Украину! А что делать там — подскажет сердце. Может быть, придётся собрать повстанцев-дейнеков в рубайском или в уманском лесах. А может, махнуть и на Побужье, где ещё, наверное, тлеют, готовые вспыхнуть, искры гнева, оставленные отрядами Семёна Палия?.."

Но легко сказать "прощайся". А сделать это не просто. Ведь даже намерение оторвать себя от того, к чему прижился, больно бередит душу. Это же здесь вихрился тревожный дух воли! И ты, Гордей, вместе с побратимами-булавинцами шёл на врага… Жаль, не осуществилось желаемое: развеялся, угас дух борьбы и на Дону, и на Донце, и на Айдаре. В горах и в долинах — всюду могилы боевых побратимов. Но те, кто остался живым, должны по-прежнему действовать — будить повсюду бунтарский дух. Поэтому негоже, Гордей, прощаться… Надо сначала высечь здесь из людских горячих сердец надёжные искры гнева…