Искры на воде (сборник)

— У меня сын родился! Ура! — Бабах с ружья и снова: — Ура!

Неделю праздновал Маркел рождение сына, накупил подарков жене

и маленькому сыну, поил друзей и соседей, пока Настасья не прекратила его восторги:

— Сейчас заберу сына и уйду к родителям: покоя нету, праздник у тебя, всё остановиться не можешь.

— Не пущу, не дам сына, — заявил Маркел, но не очень уверенно.

— А ты спробуй, — сказала Настасья решительно и стала пеленать ребёнка.

— Не пущу, — сказал Маркел и встал в дверях, распахнув руки, — Настя, ну не уходи, хочешь, я на колени встану?

— Ну-ка, встань, штаны мне стирать! — прикрикнула она. — Давай печь растапливай да воды натаскай — дитё купать надо.

— Я сейчас. — Маркел подскочил к жене, подхватил её на руки, поцеловал и прижал к себе.

— Иди уж, раздавишь.

Зиму Евсей прожил в деревне, по воскресеньям посещал службу, ходил вместе с братом. Рука приходила в норму, немного побаливала, но уже работать можно было. Приехали с заимки работники, сказали, что дом готов.

— Поживёшь на заимке, приглядишься, — говорил Хрустов, — посмотришь, чем лучше заняться. Мне бы хотелось, чтобы ты там поселился и по возможности осмотрелся: с Туманшета спускаются охотники, им иногда срочно нужно продать пушнину, возможно, и золотишко. Правда, там хозяйничают канские купцы, но и они не всех охотников контролируют. Будешь ласков с ними — будет и результат. И сам сможешь охотиться, коль пожелаешь, — тайга под боком. Там и Родиону раздолье будет — погуляет с ружьём.

— Можно и посмотреть, — решил Евсей. — Пора самому себе хозяином быть. Если пожелают рядом поселиться друзья, буду только рад.

16

— Ах ты, гад ползучий! — орал Хрустов и колотил сына куда попало. — Злыдень! Без ножа режешь! Сволочь!

Сын извивался и визжал. Около стенки стояла, сжавшись в комочек, молоденькая девушка и плакала.

Хрустов обходил двор, вдруг услышал сдавленные крики и шум из сеновала. Открыв дверь, увидел, как его сын пытается раздеть девчонку, работавшую по хозяйству. Схватив насильника за шиворот, Илья Саввич стал его бить со всей яростью, с каждым мгновением осознавая всю мерзость сыновнего поступка.

— Тебе гулящих девок мало, на молоденьких потянуло! Тебя же, гад, и всю нашу семью проклянут старухи, если узнают про это!

Сын уже не выл, только повизгивал после каждого удара.

— Вы его убьёте, — вдруг услышал он и остановился.

Хрустов присел на чурку и понял, как он сильно устал.

— Снасильничал? — спросил Илья Саввич.

— Не успел, — прошептала девушка.

— Ты чья?

— Панина я, Ульяна.

— Откуда?

— Из Еловки, там у меня бабушка.

— Родители где?

— Померли, когда я маленькая совсем была. С бабушкой живу.

— Плохо живётся?

— Да.

— Давно работаешь здесь?

— Две недели.

— Тебе сколько лет?

— Шестнадцать. Скоро семнадцать будет, — несмело добавила она.

— Я тебя попрошу: ты никому не говори, что здесь случилось, а я тебя сосватаю за любого, на кого пальцем покажешь. Попробую сосватать, — уже спокойно говорил Хрустов. — Его не бойся, больше не сунется.

— Ты замуж-то хочешь? — спросил лавочник.

— Не знаю.

— Значит, хочешь.

Когда они вышли во двор, увидели идущего навстречу Евсея. Девушка прошептала чуть слышно:

— За него замуж хочу.

— А что? Может, так и лучше будет, — сказал Хрустов. — Почему за него?

— Он в обиду не даст.

— Это точно. Хорошо, иди пока, я скажу потом. Только не говори никому о том, что здесь произошло.

Через неделю Хрустов завёл разговор с Евсеем:

— Евсей, у тебя есть зазноба?

Евсей удивлённо посмотрел на хозяина.

— Я к тому, что там, на заимке, с женщиной жить половчей будет, сам знаешь, женщина в доме — порядок везде.

— Нет, нету у меня никого.

— У меня есть на примете хорошая девушка, давай посватаем?

— Случилось чего? — подозрительно спросил Евсей.

Хрустов помялся какое-то время, но решил рассказать всё начистоту, тем более что девка не порченная, никакого греха не будет.

Евсей молча выслушал и посмотрел в окно.

— Ты не думай, что я тебе пытаюсь навязать её, просто она сама указала на тебя, говорит, мол, его желаю. А ты уж сам решай.

— Чем это я ей глянулся?

— Сам и спроси. Если сговоримся, я за неё приданое дам, сам понимаешь: есть вина — надо искупать.

— Чья вина?

— Моего сына, значит, и моя тоже.

— Точно сама указала?

— Истинный крест. Сказала, что в обиду не дашь никому.

— Посмотрим.

— Вот и сговорились, — обрадовался лавочник.

— Э-э, нет, я её пока и в глаза не видел: давай приглядимся сначала. А потом сговор будет.

Вечером, когда легли спать, Евсей спросил брата:

— Что ты скажешь, если я женюсь?

До разговора с хозяином не было в голове Евсея никаких дум о женитьбе, а теперь эта мысль, как заноза, свербит и мучит. Вроде только для этого и жил, чтобы вот так враз решиться на женитьбу.

Евсею уже было двадцать пять. Его друзьям, Маркелу и Кирьяну, и того меньше, а уже женатые и детей имеют. Родьке уже пятнадцать, невелики года, но и немаленькие, самостоятельный.

— Смеёшься или как?

— Чего смеюсь? Пора бы уже и жениться.

— Ну, раз пора, так женись, или я помеха?

Евсей даже обиделся из-за таких слов.

— Чего болтаешь? Какая помеха? Ты мой брат, вот и хочу узнать твоё мнение.

— Ты что, присмотрел кого, что ли? — поинтересовался Родион.

— Ладно, давай спать — потом поговорим.

Родион хотел было поспрашивать ещё, но не стал: брат сам расскажет, если захочет.

На следующий день Евсей спросил брата:

— Ты Ульяну Панину знаешь, батрачит здесь?

— Ульку, что ли? Конечно, знаю. Смешная она какая-то: то молчит, то поет, не остановится. Она немного постарше меня.

— Покажешь мне её?

— Зачем?

— Много будешь знать, старым будешь, и бородавки на лбу вырастут.

— Конечно, покажу, жалко, что ли. И бородавки мне ни к чему.

В воскресенье утром, когда братья пошли в церковь, Родька указал на молоденькую худенькую девчонку в поношенной шубейке. Худенькие ножки в стареньких валенках выглядели, как спички. Девчонка была совсем молоденькой.

Во время службы Евсей подошел поближе, чтобы лучше разглядеть ту, которую ему предлагали в жёны. Ничего примечательного он в ней не нашёл, но любопытство брало верх: почему она выбрала именно его. После службы он подождал её на улице и сказал: