Искры на воде (сборник)

— Идёт понемногу, быстрей бы надо, да погода подвела: поддождило немного. Поднатужимся — соберём к холодам.

— Надо бы, — сказал Евсей. — Как снег выпадет, мужики приедут лес готовить себе, им тоже жить надо будет где-то.

— Понимаем, — кивнул Иван, — сейчас деньги есть, наймём мужиков из Туманшета, после покоса быстро дело пойдёт. Там и косяки на окна и на двери сразу делают дома, привезти только — и поставить на место. Под косяки готовят рамы и двери.

— Договорились.

Женщины разбирали подарки, Родион топил баню, знал, что брат любил после поездки попариться. Растроганная Ульяна, увидев ещё и машинку, на радостях бросилась мужу на шею и давай целовать его. Евсей не знал, как поступить, к таким нежностям он не привык и просто обнял жецу.

— Хватит, люди же смотрят, — проговорил он.

После Евсея с Родионом в баню пошли женщины.

— Ты что, не ходишь с мужем в баню? — спросила бабушка.

— Нет, ещё не ходила, — смутилась внучка.

— Дура-девка, с мужем нужно ходить в баню; так испокон веков идёт, тогда и в семье ладу больше. Учить тебя, не переучить.

— Стесняюсь я.

— Чего стесняться? Мужняя жена ты или просто девка? Стесняется она, видите ли, раз сходишь, и всё стеснение пройдёт. Ты, девка, это брось, мужик твой видный, смотри, найдётся такая, что не постесняется, тогда поплачешь в подушку, польёшь слезоньки-то.

— Ладно, бабуля, в другой раз и пойду, раз такое дело. Не нарадуюсь, что ты приехала.

— Как же тут не приедешь, попробуй ослушаться, собирайся, говорит, и никаких разговоров, — засмеялась бабка. — Я и не признала его поначалу. Думаю, кто ж это такой остановился у наших ворот? А он мне говорит, мол, зятя не узнала — вот стыдобушка какая! Когда продали дом соседу Кольке, так я ему деньги отдаю, а он не берёт. А каких слов про него мне Акулина наговорила хороших, ты Акулину помнишь, которая знахарит в Конторке? Так я прямо и не знаю, я уж ему опять деньги дала — тут уж он взял. И правильно, видишь — всё к делу.

— Твои деньги он мне отдал, — сказала внучка. — Попросил сохранить, сказал, что твои и пусть до дела лежат. Авось сгодятся и тебе, мало ли что.

Вот какой хозяин, ты, девка, клещом вцепись в него да держись, с хорошим мужиком и век как месяц будет. Нет, Улька, что ни говори, может, тебе доля выпала лучше, чем другим, так не упусти счастье своё.

— Сама указала пальцем на это счастье, — сказала внучка и поняла, что сболтнула лишнее. Стала старательно намыливать голову.

— Ну-ка, ну-ка, чего это я не знаю?

— Потом расскажу как-нибудь.

20

Эликан сидел на берегу реки и курил трубку, подаренную Евсеем. Знал, что в этот раз не приедут старатели, а всё равно ждал. Понравились ему эти люди, с ними было просто: не надо было хитрить да выдумывать разные истории. Как здорово было, если бы сидел сейчас рядом Евсей, смотрел бы на искрящуюся воду и молчал. Много слов — мало правды, а у него что ни слово, то истина. В этот сезон всё пошло неправильно. Сначала охота не задалась: рано выпал снег, завалило всё, олени не шли по глубокому снегу, сами кормились с трудом, пропало несколько важенок. Мало добыли белок и соболей; хватило бы на муку и крупу, но захотелось Хамышгаю на суглане показать себя — не успел Эликан присмотреть за ним. Пока со знакомым пил чай, Хамышгай отдал всю добычу за бесценок нижнеудинским купцам и уже валялся пьяный в чуме. Когда пришёл Эликан домой, было поздно. Спасибо, Оробак дал белок, чтобы купить немного муки. Вот и вся радость. Теперь сидит, глаза не кажет людям: смеются над ним, а у него ведь сын маленький растёт — Улуской. Эх, старость, такой позор на голову! Молодец, Оробак, кормит стойбище: добывает мясо, только и он в последнее время всё больше пустой приходит. Люди стали понемногу зимние припасы муки брать — есть хочется. Рыбачить никто не желает, каждый указывает на соседа, и сидят, друг на друга надеются. Собаки проходу не дают, голодные под ногами трутся, обленились, даже мышковать не хотят. Люди уже поглядывают на своих оленей как на еду, не понимают, что без них совсем худо будет. Надо что-то решать, думал старик. Кроме него, никого слушать не будут в стойбище, а его слово нужное, должно всех поднять от костра. Старик докурил трубку, постучал по ноге, выбивая остатки табака, и встал.

— Собери-ка всех сюда, — попросил он внука.

— Люди собирались нехотя, зная, что кормить там точно не будут.

— Я говорю так: сейчас все собираемся и идём ловить рыбу, хватит муку потихоньку таскать — зима длинная, а муки и так немного. Сейчас собирайте все сетки — и на реку. Никто не будет, кроме вас самих, кормить ваших детей. А на оленей даже и не смотрите.

Старик сделал несколько шагов в сторону реки, вдруг остановился, осмотрел стоящих людей, и не собиравшихся слушаться его, и сказал:

— Кто не пойдёт ловить рыбу — еды не получит.

— Так не положено, по закону рыбу делят поровну, — сказал сын.

— А где в законе сказано, что надо пропивать всю пушнину? Кто так решил, чтобы один ловил рыбу, а остальные валялись у костра? Кто не пойдёт рыбачить, пусть покинет стойбище и живёт сам по себе.

Люди не ожидали такого разговора, заворчали, но все пошли к реке. Через два часа рыба варилась в котлах, жарилась на рожне. Оробак, промышлявший на охоте, пришёл и удивился.

— Кто рыбу ловил? — спросил он отца.

— Все ловили, — ответил Езилан.

После ужина Оробак подсел к Эликану, сидевшему в одиночестве у самой воды, раскурил трубку и тихо сказал:

— Эликан, чужие люди в тайге.

— Карагасы?

— Русские.

— Много?

— Видел троих: пошли по Шумному ручью вверх.

— Жёлтые камни ищут?

— Похоже. У них ружья есть.

— Могут и сюда зайти — водки принесут, а наши за водку всё расскажут. Тогда всю тайгу разгонят, где потом будем охотиться?

— Что делать?

— Уходить надо по распадку на оленьи пастбища; там озеро есть, можно рыбу ловить, там и гнуса сейчас поменьше. Русские туда не пойдут — жёлтые камни в горах не ищут.

— Что случилось, почему все пошли на рыбалку?

— Теперь будут все ловить рыбу. Кто не хочет, пусть из стойбища уходит, теперь только так выживем. Ты будешь на охоту ходить, как и ходил.

Оробак не ответил. Молод ещё, чтобы рассуждать о законах стойбища, а Эликан — старейшина, ему можно и приказывать. Юноша понимал, что неправильно — сидеть у костра и ждать, пока тебе еду принесут.

— Когда уходить будем? — спросил он старика.

— Дня через два-три, пока русские поймут, что там ничего нет, пока вернутся, пройдёт не меньше трёх дней.

— Тогда я завтра ещё схожу на охоту — вдруг повезёт?

— Сходи, — кивнул старик.

Он жалел, что Оробак не его сын, но и на своего отца он не похож. Езилан с ветром в голове, а сын — парень другого рода. Уж не пригрела ли кого Сотикана? Даже если и так, за такого сына можно и спасибо сказать.

На следующий день карагасы сами пошли к реке, стали готовить снасти. Получилось дружно и удачно; опять дымились костры, варилась и жарилась рыба. Люди повеселели, стали улыбаться. Собаки тоже наелись голов и потрохов, валялись на солнце подальше от людей, чтобы не угодить под ноги.

Вечером пришёл Оробак и принёс косулю. Тут праздник продолжился: в котлах варили мясо, собаки снова стали подтягиваться на запах. Вечером у костра Эликан сказал, что стойбище завтра собирается, а послезавтра утром уходит на другое место. Узнав причину такой спешки, некоторые охотники опять заворчали, понимали: где русские, там и водка есть; а выпить хотелось многим. Но Эликан опять сказал, что, если кто не будет его слушать, пусть уходит из стойбиша и выживает один. Никто не решился перечить старику.