Искупление

Через десяток невероятно долгих минут она затихла. Застыла, упираясь лбом в сведенные над ведром кисти, попыталась восстановить дыхание, шумно сглотнула.

Его рука утешающе легла на тонкие выпирающие позвонки, скользнула пальцами к лопаткам, поглаживая. Агидель холодная, словно покойница. В груди громадной пружиной скручивалось напряжение, сжимало легкие. Разжав пальцы, придерживающие волосы, Елизаров широким шагом добрался до тумбы. Тихо звякнул кувшин и глиняную кружку, зажурчала вода.

— Держи, нужно попить.

Казалось, чтобы поднять голову, ей потребовались все силы. Уставшая, опустошенная, она позволила поднести к губам чашку, прополоскала рот и выпила жалкие остатки. Он вернулся к тумбе снова.

— Славик, холодно.

Он чудом расслышал тихий голос, пальцы на стакане сжались сильнее. Самобичевание хлыстом лупило по спине, обгладывало ребра. Каждый мускул свело в этой давящей жалости и вине. Взгляд метнулся к неказистому календарю с персонажами славянских сказок, стоявшему на печурке[1]. Елизаров купил его ради смеха, собираясь в Кочи, а Саша завел себе привычку отмечать каждый день мрачным жирным крестом черного цвета. Дата отъезда была обведена в красный круг, весь месяц уже закрасился черным. Сегодня приезжает старый пыльный автобус с хамоватым пропитым водителем.

Если бы только Славик додумался попросить друга повременить с избавлением от проклятия — на день, на три или неделю. Они бы добрались до Жабок и трассы через болота, бросили все вещи или вернулись в Кочи следующим месяцем…

Нет, он посчитал Агидель всемогущей, даже помыслить не мог, что ей станет плохо. Наивно решил, что никаких чар страшнее тех, что увидел на болоте, не существует. Уж если при помощи её силы Чернава навела проклятье на всю деревню, и девушка спокойно встала, так что ей какой-то приворот. Захотелось засунуть пустую голову в горнило и отсечь её чугунной заслонкой. Для чего она ему, если чаще всего думается именно задницей?

Страх придавал ему сил, помог поднять девушку. Прижимающаяся к груди Агидель казалась невесомой, маленькой и хрупкой. Если раньше Елизаров с опасением волок своё тело, отчаянно боясь оступиться, то теперь с нею на руках он шагал резко и уверенно. Боль — ничто. За неё страшнее.

У них сложилась дурная традиция — каждый раз, когда ведьма оказывается в его постели, Елизаров трясется и нервничает. Каждый раз, лежа на его простынях она едва не прощается с жизнью.

Комната. Агидель. Постель.

«Силу ведьма может черпать из мужчины»

Осознание ласково огладило глотку, скользнуло влажной дорожкой по коже, пуская мурашки. Славик способен ей помочь. Ему этого хочется. Стоило лишь подумать о сексе с Агидель, как бесы в груди проснулись, сочно потянулись, обдавая лавиной желания, обнажая крупные клыки.

Не ври хотя бы себе, животное, о каком альтруизме ты сейчас думаешь?

— Агидель, переспи со мной. — В тихом вкрадчивом голосе бархатные ноты. Разве не так искушал змей Еву в Эдемском саду?

Её глаза открылись так резко, словно одна эта фраза её уже вылечила. Ведьма в руках начала ерзать, попыталась выбраться из объятий. Славик едва не потерял равновесие, пришлось поставить её на ноги.

И, боги, Елизаров увидел в её глазах отражение собственных демонов. Взгляд девушки опустился на его рот, подернулся дымкой, язык Агидель нервно проскользнул по нижней губе. Волна желания тут же ударила в пах, приподнимая член.

Хочет её. Даже сейчас, растрепанную, бледную, с расцарапанными ногами и крупным лиловым синяком от пощечин Чернавы на скуле. Хочет несмотря на то, что сам ей вовек не сдался.

Разве не звучали его слова на болоте признанием собственных чувств? С чего бы ещё ему собой жертвовать? Разве не переплетались её пальцы с его собственными сегодня днем, пока он до зубодробительной боли в висках вчитывался в каракули мертвой ведьмы?

— Ты не знаешь, о чем просишь. Думаешь, что тебе герою это будет нипочем? — В голосе Агидель чистый яд, плещущийся концентрат самобичевания. Елизаров не слышит. Он оглох, ослеп и совершенно обезумел. Делает шаг вперед, прижимая к себе хрупкую фигуру.

Ведьма смотрит снизу вверх, прожигает прищуренным взглядом, она не прикрывает веки даже тогда, когда он опускает голову, тянется к губам. Секунда. Её рот приоткрывается, впуская его язык. И это словно прыжок в пропасть, когда в диком безумном восторге сжимаются все внутренности. Ощущение полета, свобода, кутающий душу запах Агидель. Его почти вынесло из собственной шкуры, когда язык ведьмы скользнул в его рот, она потянула Елизарова на себя.

Концентрат Агидель. Живое пламя.

Тонкие ледяные пальцы требовательно дернули в сторону пряжку ремня и почти сразу опустились на пульсирующий возбужденный член, поглаживая через плотную ткань оттопыренных джинс. Ведьма шумно выдохнула в его открытые губы, когда Елизаров толкнулся навстречу руке.

— Твою мать… — Голос его подводит, опускается дрожащими от возбуждения низкими нотами, когда пальцы Агидель расстегивают молнию и тянут вниз штаны, приспуская вместе с трусами. Пальцы обхватывают член, начинают дразняще медленные движения. Загривок облизывает волна удовольствия, Елизаров с шумным выдохом прикрывает глаза. Позволяет Агидель наслаждаться вседозволенностью, он видит через полуприкрытые веки, как её жадный взгляд скользит вслед за рукой, движения становятся резче, быстрее.

И Славик почти верит, что снова лишился собственных ног. Елизаров теряет всякую чувствительность, существуют только её тонкие пальцы и восторженно расширенные зрачки.

Не спугнуть, не быть напористым и настойчивым, она слаба.

Самообладание рвется, натужно стонут и давятся слюной бесы в грудине, он заставляет себя быть неспешным.

Жадность — грех.

Тогда он будет вечность вариться в адовом пекле.

Она попыталась опуститься перед ним на колени, парень протестующе качнул головой, потянул за запястья на себя. Видит Господь, если она коснется его губами — он не сдержится, тут же кончит. Мало. Хочется большего. Так, как он представлял себе с сотню раз, видя её гордо вздернутый нос и насмешливо прищуренные глаза.

Протяжно скрипит кровать, когда он придерживает опускающуюся на матрас девушку. Податливую, живую, горячую. Агидель кажется такой хрупкой, что на мгновение он колеблется, нависает над ней, держась на локтях и предплечьях, скользит завороженным взглядом по бьющейся венке на шее, острому развороту ключиц.

Настоящая ведьма — живая соблазнительная отрава. Приподнимает бедра, задирая до бледных тонких ребер платье, ерзает, отбрасывая в сторону нижнее белье и приглашающе разводит ноги.

Так выглядит чистое искушение. Выводит розоватыми коготками царапающие дорожки по подтянутому прессу, опускается, дергая Елизарова ближе за расстегнутый ремень.