Искупление

А Елизаров побежал. Побежал так, как бегал в далеком детстве — когда сердце из груди выпрыгивало навстречу ветру, неловкая суетливость заставляла путаться в собственных стопах.

Дважды он едва не пропахал носом землю, единожды перепрыгнул через громко возмущающегося петуха, у колодца почти снес идущую с коромыслом бабку Софью.

Вперед, быстрее, он не хочет повторять ошибок друга. Его сердце здесь, за маленькой неказистой калиткой, в избе, поросшей девичьим виноградом. Оно громко и горько вопит за распахнутой ставней... В оконном проёме Василько. Парнишка упрямо жал губы и щурил глаза, а Агидель заходилась горьким криком:

— Не хочу, чтобы он меня возненавидел, что будет ждать его здесь, ну, скажи?! И в город я не могу, не оставлю я тебя! Что ты велишь мне делать, Василько? О чем думаешь?! Как я собственным языком ему всю жизнь переломаю?

Скользящий мимо окна взгляд парня зацепился за Славика. Губы растянулись в победной улыбке, и двоедушник по-мальчишечьи ловко нырнул в открытое окно под скорбный вздох сестры. Видимо, так он не раз сбегал от тяжелого разговора. А Елизаров поспешил внутрь по ступеням. Ударилась о стену входная дверь.

В избе прохладно, пахло полынью и мятой. Агидель лежала на печи, свернувшись в тугой клубок. Красные воспаленные глаза, закусанные до кровавых отметин губы, которые еще вчера он так целовал... Истерзанная собственными мыслями, она едва повернула голову на шум у двери, а затем, увидев его, резво вскочила. Села, упираясь в красные кирпичи печки ладонями. Голос ломкий, пустой, взгляд холодный. Если бы Елизаров не слышал её слов у окна, осмелился бы заговорить сейчас?

— Что ты здесь забыл? Кто звал тебя?

И мальчишечья озорная улыбка растянула губы так широко, что едва не порвала щеки. Вот она, язвительная, ощетинившаяся словно ежик в попытке скрыть своё слабое место. Та, что угрожала ему смертью, когда он съезжал с порога Чернавиной избушки, та, что назвала его дураком.

Судорожно стиснутые в кулак пальцы разжались, когда он вытянул к ней руку. На широкой мозолистой ладони маленькая темно-зеленая пуговица. Виновница всех его душевных терзаний.

— Зашел вернуть и сказать, что я опоздал на автобус. Думаю, Ждан и Зарина приютят меня на ближайшее время, а дальше вместе подумаем, что делать.

Агидель вздрогнула, осторожно, словно дикий звереныш свесила ноги с печи. Готовая бежать к нему или прочь, Елизаров не знал. Собственное дыхание с хрипом вырывалось из легких, в глотке пересохло от долгого бега и волнения. Секунда, за ней другая, девушка пытается осознать. Не решается поверить.

— Автобус будет ещё не скоро, он приедет через пару часов.

— А я на него заранее опаздываю.

Поняла. Он сделал шаг вперед, к печи, и тут Агидель заплакала. Не как девчонки, пытающиеся гордо держаться, вытирая скупые слезинки с напудренных щек. Громко, навзрыд, пряча лицо в ладонях она разразилась такими безутешными рыданиями, что у него заболело сердце.

Оставшиеся пару метров он прошел стремительным шагом, обхватил тонкую талию, спустил Агидель с печи. Пальцы зарылись в рыжую копну на затылке, в легкие ворвался её терпкий запах, осел под кожей. Правильно. Как нужно.

А она судорожно цеплялась за его плечи мелко дрожащими пальцами и захлебывалась, уткнувшись веснушчатым носом в широкую грудь. Совсем скоро майка промокла, а Елизаров продолжал сжимать ее в своих объятиях и абсолютно счастливо улыбаться.

Больше не было страха, не было сомнений. Не верещали бесы и не грызло самобичевание. Ему стало тихо.

[1] Небольшая выемка в наружной стене печи для хранения мелких предметов и просушки вещей.

Эпилог

В ветеринарной клинике сиделось беспокойно. Монотонно жужжал кондиционер, непоседливая девушка на ресепшене отбивала ритм ручкой по столу, чересчур громко и звонко записывая на прием новых жаждущих. Переноска на коленях периодически оживала, дергалась вбок, заставляя нервно сжимать руку. Смолька заходилась осуждающим шипением. Периодически в поле её зрения попадал нос любопытного пса и тогда шипение переходило в низкий вой, успешно отпугивая и собак, и их заботливых хозяев.

Подходила их очередь. Саша пытался вспомнить любую молитву. Будучи совсем маленьким, он с восторгом повторял их за угасающей бабушкой, сидя за высоким столом на кухне. Навряд ли сейчас поможет хоть одна. Злобное пушистое создание в переноске могло отпугнуть самого дьявола, что говорить о ветеринарном враче.

Телефон в кармане салатовой ветровки ожил, напомнил о себе мягкой вибрацией. На экране высвечивалось весомое «мать», он принял вызов.

— Сашенька, может ты рано её к врачу повез? Оклемалась бы Смолька, она просто на тебя дуется. — В голосе лавина удушающей вины, Бестужев сморщился, пятый раз за десять минут успокаивающе провел по переноске ладонью.

— От того, что дуются на диван не блюют. — Помолчал немного, наклонился к темной сетке, оценивающим взглядом скользнув по кошке. Весомо добавил: — И в кофейные чашки тоже.

Приезжая за Смолькой к матери, он не заметил ничего странного. Да, ощутимо раздалась в боках, стали пышнее усы и громче урчание. Должно быть, он просто отвык от емкого вида соскучившегося животного. Напряжение тронуло первую струну нервов тогда, когда Саша подошел к мискам. Привычные фарфоровые тарелки с заботливо выведенной акриловой краской кличкой, стояли в окружении блюдец с остатками красной рыбы и сырого мяса. Для счастливой праздной жизни кошке не хватало коньяка и сигары.

Заминка по ту сторону трубки, невнятный всхлип и в отдалении послышался переливающийся насмешкой голос отца.

— Да расскажи ты ему, что это чудовище выпрыгнуло из окна и скиталось по помойкам с неделю, пока мы её не отловили.

Гневный вопль, звук шлепка. Саша устало растер переносицу.

Мало того, что нахальная питомица весь месяц питалась творожками и семгой, вместо положенного корма, так она еще устроила себе тур по местным мусоркам. К предполагаемому пищевому расстройству добавился страх глистов, лишаев и прочих кошачьих инфекций. Горящие из переноски глаза смотрели на него без сожаления или раскаяния, трубка продолжала надрываться заискивающим материнским голосом:

— Ничего не неделю, да и второй этаж ведь, я не подумала, что она может прыгнуть за птичкой. Денек другой побегала, так мы её с твоим папой помыли, вычесали и от блошек обработали. Она просто обиделась на тебя, Сашенька, ну не болеет она, посмотри какая плюшечка откормленная, я же её всем сердцем люблю...

Клацающая по кнопкам клавиатуры девушка на ресепшне замерла, а затем повернулась к нему на крутящемся бежевом кресле, громко цокнув аккуратным невысоким каблучком по кафелю:

— Александр Бестужев, вас готовы принять.