Искушение чародея (сборник)

— Эмма Николаевна, почему не известили службу охраны заранее?

— Должны были; наверное, какая-то накладка. Прошу прощения.

«Готов биться об заклад, наша Эмма Николаевна врет, — подумал Павлыш. — Забыла — или вообще не собиралась никого ни о чем извещать. Но что ж у них там такое творится?.. И кстати, как так вышло, что она не знает в лицо известного антеевца, Павлыша Владислава Владимировича, которого — по всем каналам и сайтам, до оскомины же?!.»

«Барракуда» между тем перестала отсвечивать багровым, но по-прежнему держалась рядом с «антоновкой». Внизу мелькнула граница парка, Павлыш заметил стоянку мобилей и даже, кажется, разглядел тот, на котором сюда приехал.

— В общем, мы уже поняли, что все серьезно, — сказал Миша Домрачеев. — И поняли, что у вас нет времени, а скорее всего, и полномочий рассказывать нам, в чем дело. — (Лилит бросила на него убийственный взгляд, однако на провокацию не поддалась.) — Но хотя бы скажите, куда и надолго ли мы едем. Предупредить родных ведь надо.

— Уже предупреждены.

— И бабушка? — уточнил Павлыш. Она у него была старенькая и очень переживала за внука.

— И бабушка. Вы заполняйте, потом будет не до того.

— Мы не можем заполнять. — Домрачеев, если хотел, был очень настойчивым. — Тут сплошная неразбериха. Вот, посмотрите сами: указано откуда — планета Земля, указан пункт пересадки — спутник Европа, орбитальная станция «Зевсов венец». А дальше — какой-то ард-нергон… — это что, нынче такие типы кораблей? — ард-нергон, GC 623987625-В. Конечная точка следования — Muzoon. Что это вообще, название системы, планеты, станции?

«Барракуда» мигнула фарами и отстала, теперь они летели одни — Лилит набрала высоту, чтобы выйти на скоростной слой, и включила ядовито-оранжевую мигалку. Такую использовали только в крайних случаях, когда везли в клинику умирающего или спешили на помощь при катастрофе.

«Остров, — с тоской подумал Павлыш. — Я ведь загадывал, чтобы — остров, и пальмы, и максимум — говорящие попугаи. Хотя бы на недельку…»

— Это условное обозначение, — сообщила после долгого молчания Эмма-Лилит. — Просто условное обозначение некой точки в пространстве.

— И где же находится эта конкретная точка, обозначенная условным «Muzoon»?

— Я не знаю, — ответила девушка. И добавила холодно: — Никто не знает.

2

Здание Министерства занимало один из древних, полуторавековой давности, небоскребов. Целый их лес вздымался на правом берегу Москвы-реки, на месте, которое в начале двадцать второго века представляло собой выжженную равнину. О той войне сейчас напоминал только небольшой памятник у изножия министерского небоскреба — выполненный слишком абстрактно, чтобы в нем можно было узнать какие-либо конкретные фигуры.

Впрочем, с такой высоты памятник казался камешком на дне каньона — не больше. Эмма-Лилит подвела «антоновку» к посадочной площадке почти у самой крыши — и тут-то, чуть ли не впервые за весь вечер, проявила эмоции: прошипела что-то и в сердцах клацнула по изумрудной клавише внешнего динамика.

На площадке — узком прямоугольнике, засаженном по краям дубами, — суетились фигурки в цыплячьего цвета комбинезонах. Носили какие-то ящики, тюки, серебристые свертки. Сесть было негде.

— Кто ответственный за погрузку?

Голос ее, искаженный динамиками, почему-то прозвучал нелепо и жалко. Никто даже не обернулся.

— Бардак! — Она обернулась к невольным пассажирам. — Сейчас опущусь, спрыгните и подождите, я мигом.

— Чего ждать, Эмма свет Николавна? — уточнил Домрачеев. — Пока нас погрузят вместе с тюками?

— Хорошо бы… — пробормотала девушка, разворачивая «антоновку» и подводя к самому краю площадки, сразу над ее перилами. — Готовы?

В открытую дверь сразу же рванулся ночной ветер, разметал ее волосы. Павлыш залюбовался этой картиной и даже пожалел, что не одарен талантом живописца.

Он встал у края, примерился и аккуратно спрыгнул на площадку. Оглянулся помахать рукой колдунье-похитительнице, но та уже умчалась куда-то.

— Дела… — протянул Мишка Домрачеев. — А мы сегодня с ребятами собирались на катамаранах кататься, вот ведь… И завтра на премьеру «Трех космитов».

— Посторонись! — рявкнул на них дебелый дядька. На плече он тащил нечто похожее на ковер… да нет, понял Слава, точно ковер, самый настоящий.

Павыш отошел в сторону, к горе ящиков — пустых и полупустых, со вскрытыми крышками, со странными пометками вроде «Каноэ из Пессе, 8 тыс. до н. э., три шт.» или «Логарифмич. лин-ка, У. Отред (1620». Перед ящиками метался взъерошенный седой человечек с лицом грустного кролика. Он что-то отмечал на мятом пластиковом лист-компе, то и дело промахивался мимо нужных клавиш, сипел носом, бледнел, закусывал острыми зубками нижнюю губу. При виде Павлыша и Домрачеева человечек воодушевился, как будто в их лице прибыла долгожданная кавалерия; он ринулся к ним навстречу и затараторил:

— На пять минут, прошу! Кто-то же должен! А тут столько всего — как выбрать?! А если!.. Страшно подумать! Это же невероятно важно, сами понимаете! Не-ве-ро-ят-но!

— Боюсь, мы не совсем…

Он заглянул Павлышу в глаза, словно побитый щенок:

— Как так! Что значит?! Если не вы — то кто?! Больше некому, сами видите! Вот, держите-держите! — Человечек сунул Павлышу в руки увесистую коробку с карандашами, сверху взгромоздил литое блюдо, новехонький, еще пахнущий березой банный веник — и даже впихнул под локоть спиннинг в прозрачном чехле. Упитанный амурчик сидел прямо в центре блюда, целился в Павлыша из лука.

— Туда, туда! — Славу твердой рукой направили ко входу на этаж. — По коридору прямо, дальше повернете и сразу в операционную, пусть переправляют и не крутят носом. И ничего пусть не говорят, ни-че-го! Такой случай! Мы же не знаем, не можем знать!.. И не имеем права ошибиться, слышите! Вы согласны со мной?

Слава не то чтобы был согласен — он скорее не возражал. Из некой житейской мудрости.

Вслед за цыплячьими комбинезонами Павлыш двинулся к стеклянным дверям. Поскольку туда-сюда все время ходили, а двери зафиксировать никто не догадался, створки метались, будто челюсти припадочной сциллы. «Не хватало только ко всем прочим удовольствиям получить от стеклянной дуры в ухо», — мрачно подумал Павлыш.

Навстречу ему из сияющего коридора шагнул пожилой мужчина в кремовом костюме. Аккуратно выбрит, подтянут, преисполнен достоинства. Такого бы никто не заставил тащить невесть куда веники и удочки.

Павлыш автоматически притормозил, пропуская его перед собой, и только потом сообразил, что лицо Кремового ему знакомо.

Собственно, встречались не далее как три дня назад.

«Как же его зовут? Вот черт, разве всех их запомнишь?» — Дело-то было на очередном «круглом столе» по случаю возвращения «полярников» с «Антея». Этот, в кремовом, тогда что-то говорил… что-то, показавшееся Павлышу как минимум небанальным на фоне остальных выступлений.

Сам он Славу, похоже, не узнал — да и вообще был слишком занят собственными делами. Встал под одним из фонарей и оглядывался с хмурым видом, супил мохнатые брови.

— Ты чего? — пробормотал у Павлыша за спиной Домрачеев. — Не тормози, сейчас вернется Эмма — и вряд ли она будет в восторге, если не найдет нас…

— Э, — сказал Павлыш, — да не влюбился ли ты часом, Домрачеев? Стокгольмский синдром, усугубленный поэтической натурой жертвы, а?

— Да ну тебя!.. — отмахнулся тот. — Видно же, происходит что-то серьезное, и она не на шутку переживает.