Искушение свободой
Шрифт:
– Тот самый?
– Однозначно.
– Кокнуть гада!
– Ну, зачем. Он ведь и упасть может.
– Да что вы, гос… товарищи…
– Эй, там, в трюме, – прогудел матрос в лестничный пролёт. – Полундра!
Сергей вцепился в перила мёртвой хваткой, отбиваясь ногами. Кто-то грубо отодрал его руку от перил, кто-то схватил за ногу… С ужасом Сергей увидел перед собой пропасть…
Сверху приоткрылся люк. Выдвинулось из щели дуло маузера. Прозвучали подряд пять выстрелов Люк захлопнулся. Владелец баков, пошатнувшись, рухнул в провал. Сергей кубарем покатился по лестнице. Матросы, лёжа, начали
Сергей подошёл к высокой металлической ограде дачи. Ворота были открыты. Широкая короткая аллея вела к парадному крыльцу с колоннами. Она раздваивалась, огибая роскошную клумбу, увенчанную неработающим фонтаном.
«Убежище больше князя, чем анархиста», – подумал Сергей. Ему была назначена встреча на этот час. Перед крыльцом стоял крупный блестящий, как лакированный башмак, тёмно-синий «Паккард». За рулём сидел шофёр в военной форме и с очками на лбу. Значит, у Кропоткина был важный гость.
В просторной полукруглой прихожей, украшенной мраморной статуей, его встретила Софья Григорьевна Кропоткина – невысокая женщина средних лет с тонкими чертами лица, умными карими глазами и волнистыми волосами, тронутыми сединой.
– Вы корреспондент? – спросила она. – Простите, вам придётся подождать. У Петра Алексеевича сейчас Керенский.
Молодой человек в военной форме с маузером у пояса внимательно оглядел Сергея. Спросил: «От какой газеты, товарищ?»
Сергей и Софья Григорьевна поднялись на второй этаж. Там стоял ещё один военный, постарше. Сергей, достав блокнот, устроился на диванчике возле бочки с пальмой.
Открылась дверь. Появился Керенский – в полувоенном френче, подтянутый, стройный. Вид у него был раздосадованный. За ним вышел Кропоткин. Внешность князя заставляла отбросить литературные штампы о «благородных тонких чертах лица, свидетельствующих о древности рода». В родовитости Петру Алексеевичу нельзя было отказать. Но никакая «порода», ясно заметная у собак или лошадей, в его облике не замечалась.
Невысокий, плотный старик. Крупная лысая голова с двумя пучками седых волос на висках. Широкий крутой лоб. Небольшой нос. Большие усы и окладистая борода, ниспадающая на грудь, более всего приличествующая кучеру, попу или крестьянину.
Сергей занёс в блокнот: «Он предоставил свободу своей личной растительности, как подлинный анархист».
Решительно сделав несколько шагов, Керенский резко повернулся. Закинув голову и положив руку на френч там, где билось сердце, он не без патетики негромко и проникновенно сказал:
– Пётр Алексеевич, надеюсь, ваш отказ не окончательный. Родина в опасности. Мы находимся между двумя безднами. Справа – сторонники самодержавия. Слева – большевики. Нас может спасти только объединение всех патриотических сил… Прошу вас, наконец. Согласитесь. Мы предлагаем вам любой министерский портфель, по вашему усмотрению. В России вас знают и уважают. Вы окажете неоценимую услугу родине.
– Дорогой Александр Фёдорович! Вынужден сказать с полной определённостью: я считаю ремесло чистильщика сапог более честным и полезным, чем государственная служба.
Керенский развёл руками, раскланялся с
хозяевами и быстро простучал сапогами по лестнице. Сергей встал со своего места. Кропоткин подошёл к нему, приветливо улыбаясь и протянув руку:– Ву э журналь де Пари?
– Да, я из Парижа, но – русский.
Обстановка в кабинете была богатая. На большом столе лежали книги, газеты, бумаги. Кропоткин предложил Сергею низкое мягкое кресло. Встал около стола и произнёс, словно оправдываясь:
– Это дача Ван-дер-Пальсема, владельца фабрики «Скороход». Мы вскоре переезжаем в Москву… Извините, но у нас с вами только полчаса. Будет делегация рабочих металлического завода.
Сергей вспомнил пассаж из какой-то книги о психологии животных, возможно, у Эспинаса: в семействе кошачьих тот, кто доминирует, стремится занять более высокое положение в прямом смысле, возвышаясь над подчинёнными. Не так ли произошло и в данном случае?
– Вы, как признанный вождь анархизма… – начал он.
– Вождь?! – Кропоткин вспыхнул, словно от оскорбления, даже рукой взмахнул. – У нас же не первобытно-общинные отношения… Вождь краснокожих… Нет!.. Вы, по-видимому, незнакомы с программой анархизма. Мы отрицаем власть, а значит, и вождизм.
– Большевики тоже отрицают власть.
– Они отрицают власть существующую. Для того, чтобы установить свою собственную.
– Простите, я не совсем понимаю, что произойдёт, если победит анархия. Я понимаю, это не хаос…
– Анархия – это свобода.
– Согласен, да. Все провозглашают свободу. Это самый расхожий лозунг.
– Буржуазные свободы предполагают власть капитала и экономическое порабощение трудящихся.
– Насколько я понимаю, и большевики против власти капитала.
– Они за власть государства. Это мало что меняет. Сковывается частная инициатива и свобода личности. Это готовит власть наихудших. Февральская революция сделала шаг к свободе. Однако остаётся реальная опасность диктатуры государственников.
– Большевики выступают за коммунизм, подобно вам.
– Коммунизм возможен в разных формах: от полной свободы до полного рабства и террора. Нельзя прийти к свободе, укрепляя государство, то есть власть чиновников.
– Всё-таки странно: вы – князь, потомок древнейшего рода, барин, сын богатого помещика, бывший царский офицер – и вдруг стали народником, анархистом. Что заставило вас? Чем вы были обделены?
– Я? Решительно ничем.
– Вы имели всё, о чём только можно мечтать: богатство, титул, доступ во дворец…
– Добавьте: благоволение царя. Да-да. Сам император Николай Первый определил меня в Пажеский корпус…
Сергей знал этот эпизод и включил его в свою недавно начатую книгу.
Зал Московского дворянского собрания заполнен звуками полонеза. В блеске драгоценностей и орденов развёртывается торжественное шествие. На возвышении под балдахином с вензелем «Н I» стоит Николай I. За представителей всех народов России выступают переодетые дворяне.
Апофеоз праздника. Гимн «Боже, царя храни!». Дети несут шестьдесят жезлов с гербами губерний страны, выстраиваются в два ряда перед императором и склоняют перед ним жезлы.