Искушение. Книга 2. Старые письма

— Илья, обсуждать приказы начальства — дело пустое. На службу — значит, на службу. Ты мне лучше скажи, почему ты не хочешь в Политех идти, сегодня выступает сам Юровский [63] . Интересно, про Ипатьевский дом [64] рассказывать будет?

— Чего слушать, что и так всем известно.

Друзья так и не договорились окончательно, куда идти и каждый отправился по своим делам, договорившись, что все расскажут друг другу завтра на службе.

63

Яков Михайлович Юровский (Янкель Хаимович, 1878–1938 г.г.) — российский революционер, советский партийный и государственный деятель. Непосредственный руководитель расстрела последнего Императора Российской Империи Николая II и его семьи. С 1928 директор Политехнического музея.

64

Дом Ипатьева — несохранившийся частный дом в Екатеринбурге, в подвале которого в ночь с 16 на 17 июля 1918 года был расстрелян вместе с семьёй и прислугой Николай II — последний российский император.

На следующий день они не смогли поделиться вечерними впечатлениями. Они даже не увидели друг друга. Они встретятся только через год. У них будет всего час, чтобы посидеть в привокзальном ресторане на Каланчевской площади [65] , узнать о здоровье родных, выпить по паре рюмок водки, закусить. Они не зададут друг другу вопросы: «Куда? Надолго ли?» Обнимаясь на прощанье, они еще не будут знать, что поезда, служба и Война разведут их навсегда. Свиридова с Казанского — на Кавказ. Ильина с Октябрьского — на Запад.

65

Комсомольская площадь (до 1933 Каланчёвская площадь) — площадь в Москве, на которой расположены сразу три железнодорожных вокзала: Ленинградский, Ярославский и Казанский. Также в народе называется площадью трёх вокзалов.

— Валентин Кириллович, — Бокий хмуро взглянул на Ильина, не поднимаясь из-за стола, — доложите, как идет инвентаризация вещественных доказательств из квартиры Блюмкина.

По тону начальника Валентин понял, что его не ждет ничего хорошего.

— Мы с оперуполномоченным Свиридовым составили полный список изъятого в квартире гражданина Блюмкина имущества. Тайников в квартире не обнаружено. Литература, дневники, записные книжки в полном объеме переданы Вашему заместителю, — Ильин старался докладывать максимально лаконично, потому что реальных результатов они с Ильей так и не получили. Когда Бокий ставил перед ними задачу найти материалы по Тибетской экспедиции Рериха, все казалось предельно просто. Блюмкин не был готов к аресту и возможности спрятать материалы не имел. Оставалось обыскать помещение и доложить руководству. В действительности все оказалось куда как сложнее. От шикарно обставленной четырехкомнатной квартиры Якова Блюмкина осталась только кирпичная кладка, не единожды простуканная от пола до потолка. С пола даже битум, к которому крепился паркет, был соскоблен. Все впустую. Вся мебель разломана на дощечки. Кроме…

— Оперуполномоченный Ильин, а кресло? — вопрос начальника заставил Валентина вздрогнуть. Действительно, у Блюмкина стояло старинное деревянное кресло, якобы, некогда принадлежавшее одному из опричников Ивана Грозного. В частных разговорах Блюмкин упоминал, что это был не просто опричник — это был личный палач царя, он исполнял указания Грозного в особо важных случаях. Якобы, он был не русский, а чуть ли не француз.

Сам Яков Георгиевич, на совести которого было немало загубленных душ, частенько принимал гостей в этом кресле. В богемной Москве ходили небылицы, что он ночами, сидя в этом кресле, обдумывает «кровавые чекистские» планы, завернувшись в свой красный шелковый халат, который привез из Тибета.

Читая оперативные донесения, Валентин посмеивался над мрачными фантазиями завсегдатаев московских литературных салонов и кафе до тех пор, пока не увидел своими глазами кресло и кроваво-красный халат. Шелк цвета свежей крови не был привычно блестящим, непонятным образом он создавал иллюзию струящейся густой жидкости, проще говоря — крови. А небольшие бледно-розовые драконы вышивки окончательно создавали впечатление безжалостно порубленного тела. Однажды, представив себе Блюмкина в этом халате развалившимся в черном кресле с топорами в качестве подлокотников и орнаментом из искусно вырезанных черепов, член ВКП(б) [66] , оперуполномоченный Московского управления ГПУ Валентин Кириллович Ильин понял, что он панически боится этого кресла. Боится тем неуправляемым животным страхом, который парализует волю и тело.

66

Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) — название КПСС 1925–1952 г.г.

Неожиданно на лице Бокия появилась улыбка.

— Валентин Кириллович, успокойся, понимаю — боишься ты этого кресла.

Ильин и раньше подозревал, что Глеб Иванович Бокий каким-то образом догадывается о том, что думает собеседник, но сейчас он понял, что Бокий — у него в голове и читает его мысли. Одновременно с этими мыслями его неприятно поразило, что «хромает» наблюдательность, которую Валентин особо тренировал. Оказалось, что у Глеба Ивановича гетерохромия, а такой факт оперуполномоченный ГПУ был просто обязан заметить и запомнить.

Стоило этой мысли промелькнуть в голове, как Бокий стал массажировать виски, прикрыл глаза, и проворчал, засопев:

— Опять голова разболелась. Пора отдохнуть.

— Товарищ Начальник Специального отдела, да — боюсь. — Валентин ощущал полный паралич воли. Мозг работал совершенно отдельно, с ужасом наблюдая как бы со стороны, как вытянувшийся в струнку опер Ильин признается в том, что он трус и боится старой мебели.

— Признаюсь, я тоже его побаиваюсь, — миролюбиво сообщил Бокий, вставая из-за стола, — ты успокойся, с сегодняшнего дня ты переводишься в другое подразделение, и перед тобой будут другие задачи.

— Глеб Иванович, а как же Блюмкин? — от растерянности, Валентин забыл о субординации, — как же наши поиски? Неужели все так и бросим?

— Валентин, я тебе уже сказал — успокойся, никто ничего не бросил, но мы свою задачу выполнили. Теперь это не наша «головная боль», — усмехнулся Бокий, — а по поводу кресла, забирай его себе, может быть это поможет тебе избавиться от своих страхов.

Он подошел к Валентину, похлопал его по плечу.

— Поступаешь в распоряжение Мессинга Станислава Адамовича [67] . Не сегодня — завтра он сменит Трилиссера на посту начальника иностранного отдела. А о том, чем занимался здесь, до поры забудь.

67

Станислав Адамович Мессинг (1890–1937) — с 1929 по 1931 г.г. — 2-й заместитель председателя ОГПУ, возглавлял ИНО ОГПУ, являлся одним из наиболее близких соратников Менжинского.

— А Илья Свиридов? — не мог не спросить о друге Ильин. — Он остается?

Начальник спецотдела вздохнул.

— Илью тоже забрали. Разлетаетесь голуби. За Свиридовым Менжинский выслал машину еще под утро. Возможно, он уже где-то летит над просторами нашей Родины. Так-то. Но ты не расстраивайся, встретитесь еще. А кресло забери, жалко, если такой антик кто-нибудь на дрова пустит.

После представления новому начальству Валентин отправился на квартиру Блюмкина. Когда он вошел в затененную плотными шторами комнату, где одиноко на черном битумном полу стояло черное кресло, ему на мгновение показалось, что рядом с креслом кто-то стоит. Неясная полупрозрачная тень, напоминающая человека в длинном до пола плаще или хитоне, растаяла на его глазах.

Валентин, было, хотел перекреститься, но вовремя себя одернул — не хватало еще, чтобы кто-нибудь из сослуживцев увидел — конец карьере.

Извозчика нашел быстро и, погрузив тяжеленное кресло, закрыл повозку пологом, хотя дождя не было — не хотел, чтобы видели, что он везет антикварное кресло к себе на квартиру. Всю дорогу его не оставляла мысль, что он делает что-то не то. Неизвестно, как к этому отнесется брат. Иван с августа жил в Москве, экстерном заканчивая вечернюю школу, он готовился к поступлению в дорожный институт. Не испугает ли это кресло Элю. Если у него появлялось чувство страха, то что сказать о юной нежной девушке? Как раз сегодня договорились с ней пойти в «Художественный» на «Новый Вавилон» Козинцева и Трауберга. После фильма наверняка придут к нему домой, а там — это черное чудище. Одним словом, сомнения обуревали молодого оперуполномоченного ОГПУ Ильина по дороге домой.

Поздно вечером, когда с занятий в вечерней школе вернулся Иван и увидел в углу гостиной мрачное произведение средневековых краснодеревщиков, он пришел в восторг.

— Братец! Этот древний табурет я оставляю за собой, — радости парня не было предела. Он с важным видом сел, положил руки на подлокотники, наступил брови и «страшным» голосом прорычал:

— Всех в плети, а боярина Квакушу — на кол!

— Ты бы еще Хрюшей-Говнюшей боярина обозвал, — откликнулся старший брат, который только что проводил свою барышню Эльвиру и пытался очистить стол, чтобы поужинать.