Искусство и его жертвы

Дмитрий познакомил невесту с Надин Нарышкиной. Дамы понравились друг другу, вместе выезжали по магазинам, покупая рождественские подарки. Откровенно болтали. Как-то Надин сказала:

— Замуж, конечно, надо — это обретение статуса в обществе. Но семейная жизнь не должна поглощать людей целиком — от тоски повесишься. Есть другие интересы на свете.

— Например, какие?

— Например, путешествия. И желательно — без мужа. — Женщина рассмеялась.

— Ты серьезно? — удивилась Закревская.

— Не вполне. Это в идеале.

— Мне казалось, Алекс и ты, оба счастливы.

— Думаю, что счастливы. Если б он не пил много — было бы вообще превосходно. Но когда ты общаешься с человеком с утра до вечера, беспрерывно, это утомляет. Надо иногда отдыхать друг от друга.

— А по-моему, если любишь, то не хочешь расставаться ни на минуту.

Усмехнувшись, Нарышкина заключила:

— Поживешь с мужчиной с мое — поймешь.

Лидия задумалась. Вот и маменька не всегда бывала верна папеньке, дочка знала. Отчего же так? Неужели и ей как-нибудь захочется изменить Дмитрию? Накануне свадьбы даже вообразить подобное было невозможно.

2.

Свадьба состоялась 2 января 1847 года. На венчание в Казанский собор собралось немало гостей, в том числе император с императрицей и наследником Александром Николаевичем. В гулком помещении храма было сильно натоплено, зажжены тысячи свечей, и от ладана сладковато щипало в носоглотке. Певчие выводили псалмы слаженно и проникновенно. Протоиерей Тимофей Никольский, краснощекий мужчина с окладистой бородой, лет под 60, оттенял их тонкое звучание басовитыми нотами.

— Венчается раб Божий Димитрий… Венчается раба Божья Лидия…

Карл Васильевич, глядя на происходящее через линзы очков, был сосредоточен и неулыбчив. Рядом с ним Мария Дмитриевна тихо плакала, утирая слезы кружевным платочком.

Но зато Аграфена Федоровна источала неподдельное счастье: дочка замужем, и положен конец гадким разговорам о конфузе с Рыбкиным; кум ее теперь — сам влиятельный канцлер Нессельроде, и на расстоянии вытянутой руки — августейшее семейство, от которого всё зависит в России, — это ли не счастье? И Арсений Андреевич радостно кивал подходившим друзьям: государь-император посулил высокое назначение; да, Закревский еще послужит Отечеству и проявит себя как ревностный патриот и слуга царя.

Лидия была хороша в плотном белом платье с горловиной под подбородок и великолепных шелковых перчатках до локтя. Под фатой горели ее синие глаза. Дмитрий явно гордился, что его жена самая красивая, лучше всех на свете. Он сжимал свечу носовым платком, чтобы воск не капал ему на пальцы.

Неожиданно по залу пронеслось дуновение — и откуда, казалось бы? — окна все закрыты, двери тоже… Пламя свечек затрепетало, а у Лидии и вовсе погасло.

Все собравшиеся замерли от ужаса: свечка, погасшая в руке у невесты в момент венчания, скверное предзнаменование. Молодая едва не лишилась чувств.

— Ничего, ничего, дочь моя, — успокоил ее протоиерей. — Бог даст, ничего. Можешь запалить от свечи жениха…

Церемония продолжилась своим чередом, новобрачные пошли вслед за Тимофеем вкруг алтаря.

И на этот раз свеча погасла в руке Дмитрия.

По рядам гостей пробежал новый шепоток. Люди расценили, что таких случайностей просто не бывает, и семейная жизнь Нессельроде-младшего не удастся, если Провидение против.

Но потом, в ходе поздравлений и за свадебным столом, загодя накрытым, с одобрения самодержца, в малом зале Зимнего дворца, эти мелочи вскоре перестали тревожить. Говорились здравицы, и под крики "Горько! Горько!" Лидия и Дмитрий с удовольствием целовались.

Лишь уединившись в опочивальне, младшая Закревская вспомнила и спросила:

— Как ты думаешь, Митя, то, что свечи у нас погасли, очень дурно?

Он, развязывая галстук, несколько по-клоунски высунул язык:

— Я не верю в мистику. Каждое явление можно объяснить физикой и логикой. Суеверие вообще — суть язычество.

— Точно ничего страшного?

— Уверяю тебя. Наш с тобой брак будет самым прочным из всех.

И они, обнявшись, в первый раз поцеловали друг друга по-настоящему, без свидетелей, жарко.

3.

До весны жили в Петербурге, в той же самой квартире на Большой Морской (Аграфена Федоровна и Арсений Андреевич возвратились в Москву вскоре после свадьбы), проводя дни и ночи в жарких любовных схватках, несмотря на трескучие морозы за окном. В феврале Надин родила девочку, крепкую, здоровую, и ее окрестили Ольгой (крестной матерью стала Лидия). А в конце апреля молодая чета Нессельроде наконец-то отправилась в свадебное путешествие.

Связанных железных дорог в Европе не было еще, линии только строились, и поэтому до немецкого Киля плыли из Петербурга на пароходе. Финский залив был еще полон льдин, и они то и дело стукались о железные борта судна, заставляя пассажиров трепетать всеми фибрами. А от Киля до бельгийского Льежа Дмитрий с супругой добирались на лошадях. Там, под Льежем, три недели наслаждались жизнью в Спа, знаменитом курорте, где еще Петр I пил лечебные Пуонские воды. В первых числах июня переехали в Баден-Баден, принимали ванны и играли в местном казино. В старом парке встретили поэта Жуковского — тот гулял со своими маленькими детьми, 5-летней Сашенькой и 3-летним Пашенькой, и казался им не отцом, а дедушкой: лысый и какой-то болезненный. Сообщил, что здесь, на курорте, лечится не он, а его молодая жена, у которой после вторых родов было расстройство слуха, зрения и координации походки.

Лидия хотела ехать дальше в Италию, искупаться в море, но Жуковский отговорил, утверждая, что теперь не время, там идет война, армия Гарибальди бьется против австрияков, и вообще неспокойно. "Скоро полыхнет по всей Европе, — утверждал литератор. — Слышали про "Союз справедливых"? Некто Маркс и компания мутят воду. Призывают свергать монархов по примеру французской революции". Он нагнал на молодоженов такого страху, что они, от греха подальше, поспешили в Париж.

О, Париж 1847 года! На престоле Луи Филипп Бурбон, добродушный толстяк, прозванный "Король Груша", так как его лицо, узкое сверху и с оплывшими дряблыми щеками, напоминало бере или дюшес. В Историческом театре — "Королева Марго" Дюма. В Пале-Рояль — водевили Лабиша… Роскошь, легкая музыка, брызги шампанского, куртуазные вечеринки, в ходе которых гасились свечи и любовные пары составлялись наобум, что называется "в темную", а потом, при свете, веселившиеся не знали, кто был с кем…

Но вначале чета Нессельроде ни о чем таком не подозревала и невинно развлекалась, посещая концерты, галереи и ресторанчики. Смуту в их души внесла встреча с Машей Нессельроде, а теперь уже не Нессельроде, а Калергис: та вернулась в Париж в середине лета, окончательно порвав со своим любовником, романистом Альфредом де Мюссе, автором знаменитой книги "Исповедь сына века".

Девять лет назад, на 17-м году жизни, вышла замуж за богатого грека, графа Яна Калергиса, родила ему дочь. Но совместная жизнь длилась у них недолго: домосед, сибарит, он терпеть не мог общество и светские посиделки, а она, напротив, только и мечтала о славе пианистки, о концертной деятельности в Европе и любила находиться в центре внимания. В общем, не сошлись характерами. И Мария, прихватив ребенка, убежала от мужа вначале в Варшаву, где брала уроки музыки у Шопена, а затем в Вену, где училась у Листа. Наконец переехала в Париж и обосновалась в особняке на улице Анжу, 8. Дочка обременяла мамашу и была отдана ею в пансион для девочек при монастыре.

Улица Анжу находилась неподалеку от Опера, Тюильри и Елисейских Полей. Узкая, как и все старинные парижские улочки, дом, построенный еще век назад, трехэтажный, с окнами-балконами, вход из-под арки справа. Лестница с витыми перилами. Золоченый колокольчик у двери.

Дверь открыла горничная в белом переднике. "Сильву-пле", — пригласила в гостиную. Там сидела возле рояля и наигрывала какую-то легкую пьеску невысокая темноволосая худощавая дама лет двадцати пяти. Общими чертами лица походила на Карла Васильевича (все-таки родная племянница) — крючковатый нос, тонкие недобрые губы; но глаза были выразительны — в них читались ум, воля и талант.