Искусство и жизнь

На что еще, помимо работы, будут направлены наши повседневные усилия? Чем мы украсим работу тогда, когда обретем полную свободу и разум? Конечно, это будет труд. Но один ли труд? Должны ли все наши усилия быть направлены только на то, чтобы сократить до предела его продолжительность и продлить часы досуга далее всех пределов, о которых мечтали люди? И на что употребим мы свой досуг, если считаем, что всякий труд скучен? Будем ли мы все свободное время спать? — Если да, то, надеюсь, больше уж никогда не проснемся.

Так что же тогда мы будем делать? Что должны дать нам обязательные часы труда?

Этот вопрос встанет перед всеми людьми в тот день, когда будет покончено со многими пороками и не будет низведенных до вырождения классов, на которые можно взваливать всю грязную работу. И если люди все еще будут ненавидеть и презирать искусство, они не смогут ответить на этот вопрос.

Некогда люди жили под таким гнетом деспотизма, среди такого насилия и ужаса, что теперь мы удивляемся, как они могли тогда существовать хоть один день, пока мы не вспоминаем, что и тогда, как и теперь, повседневный труд был основным содержанием их жизни и что этот повседневный труд смягчился каждодневным созданием искусства. И будем ли мы, избавленные от зла, которое терпели они, влачить еще более унылое, чем они, существование? Свяжут ли себя люди, освободившиеся от столь многих форм угнетения, новыми его формами и станут ли рабами природы, множа дни безнадежного и бесполезного труда? Должно ли это все ухудшаться до тех пор, пока не случится так, что человечество, вступив во владение своим наследством, повергнув врагов и сбросив оковы, изберет своим уделом вечный труд в обстановке удручающего уродства? Как тогда будут обмануты все наши надежды, в какую пропасть отчаяния мы будем ввергнуты!

Конечно, это всего лишь предположение, и все-таки, если недуг презрения к искусствам будет усугубляться, иного нечего и ждать. Угасание воображения и любви к прекрасному повлечет за собой и угасание цивилизации. Но этот недуг, от которого мир в один прекрасный день, надеюсь, освободится, принесет все же массу бедствий: искусству — агонию, а бедным людям — страдания, ибо тяжкая необходимость, по-моему, вызывает в мире больше перемен, чем то близорукое желание что-то предусмотреть, которое мы называем предвидением. Тем не менее припомните вопрос, который я поставил вначале. Что стряслось с искусством или с нами, если этот недуг напал на нас? Отвлеченно рассуждая, с искусством ничего плохого не происходит и произойти не может — человечеству оно должно всегда служить отрадой, — если только со всеми нами не происходит что-то неладное. Но и с искусством, каким мы его знаем, в наши дни происходит тьма неладного. Если это не так, то с какой стати мы собрались здесь сегодня вечером? Разве не потому были созданы школы искусства по всей стране около тридцати лет назад, что народное искусство, как мы обнаружили, начало угасать — или, возможно, уже угасло среди нас?

Что касается успехов, с той поры достигнутых в нашей — и только в нашей — стране, если вообще есть какие-либо успехи, — то мне трудно говорить о них, если я хочу быть одновременно и вежливым и откровенным, и все же говорить я обязан. По-моему, внешний успех в какой-то мере очевиден, но я не знаю, насколько он обнадеживает, ибо время еще должно испытать его и доказать, является ли он всего лишь преходящей модой или же первым признаком действительного пробуждения огромной массы культурных людей. Если говорить совершенно откровенно и вполне по-дружески, то я должен признаться, что даже сказанное мною слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но — кто знает, — мы так привыкли приспособлять историю и к будущему и к прошлому, так часто наши глаза перестают видеть и когда мы оглядываемся на прошлое, и когда мы смотрим в будущее, ибо мы чересчур пристально всматриваемся в наше собственное время, в наш собственный образ жизни. О, если бы все было лучше, чем я думаю!

Во всяком случае, давайте подытожим наши достижения и сопоставим их с менее обнадеживающими фактами нашего времени. В Англии — и, насколько я знаю, только в Англии — число живописцев как будто сильно выросло, они несомненно стали глубже вникать в свою работу и в отдельных случаях — и особенно в Англии — развили в себе и стали воплощать чувство красоты, которого мир не знал в течение трех последних столетий. Это, конечно, весьма важное достижение, значение которого как для самих создателей картин, так и для их потребителей трудно переоценить.

Помимо этого, в Англии, и только в Англии, имели место значительные достижения в архитектуре и в искусствах, ее обслуживающих, — искусствах, оживить и взлелеять которые поставили себе специальной целью упомянутые выше школы. Это также заметное достижение с точки зрения потребителей данного вида работ, но, боюсь, оно не столь важно для большинства тех, кто создает эти работы.

К сожалению, приходится констатировать, что этим достижениям мы должны противопоставить тот труднообъяснимый факт, что остальная часть так называемого культурного мира, по всей видимости, только и делала, что просто бездействовала, и среди нас самих эти успехи коснулись сравнительно немногих людей, а массы нашего населения они вообще не затронули. В результате большая часть нашей архитектуры, которая, как и вообще искусство, главным образом зависит от вкуса широкого круга людей, — ухудшается изо дня в день.

Прежде чем пойти дальше, я должен упомянуть еще об одном разочаровании. Многие из вас, полагаю, помнят, сколь настойчиво привлекали внимание художников, создающих образцы товаров, к красивым изделиям Востока те люди, которые положили начало движению, частично вылившемуся в организацию наших художественных школ. Это позволяет, без сомнения, правильно судить о них, ибо они призывали нас обратиться к искусству прекрасному, гармоничному, еще живому в наше время и прежде всего народному. Болезнь нашей цивилизации сказывается в быстром исчезновении этого искусства под натиском западных завоеваний и коммерции — оно гибнет быстро и с каждым днем все быстрее. Сейчас, когда мы встретились в Бирмингеме, чтобы содействовать распространению художественного образования, англичане в Индии по своей близорукости энергично уничтожают самые источники этого образования — ювелирное дело, обработку металлов, керамику, ситценабивное дело, выделку парчи и ковров. Все эти знаменитые и древнейшие искусства великого полуострова в течение долгого времени представлялись делом нестоящим, которое должно быть отброшено прочь во имя ничтожных преимуществ так называемой коммерции, и положение искусств становится с каждым днем все безнадежней. Некоторые из вас, полагаю, видели подарки, которые индийские князья преподнесли принцу Уэльскому во время его путешествия по этой стране. Я видел их и не скажу, чтоб они меня разочаровали, ибо я догадывался, как они выглядят, но мне было очень горько, поскольку среди этих дорогостоящих произведений, преподнесенных как настоящие драгоценности, едва ли нашлось хотя бы немного таких вещей, которые, пусть даже слабо, поддерживали бы древнюю славу этой колыбели промышленных искусств. Более того, в некоторых случаях было бы смешно, если бы не было печально, смотреть на то жалкое простодушие, с каким побежденный народ подражает бессмысленной вульгарности своих повелителей. И как я уже сказал, мы сейчас энергично способствуем этому вырождению. Я прочитал небольшую книжку [15] , путеводитель по индийскому павильону Парижской выставки прошлого года, — там подробно рассказывается о состоянии всех индийских мануфактур. Их можно назвать «художественными мануфактурами», но на самом-то деле все производства в Индии являются или были «художественными мануфактурами». Автор этой книги превосходно знает жизнь Индии, он — ученый и любитель искусств. Поистине веет грустью от его рассказа, в котором, впрочем, мало нового для меня или других людей, интересующихся Востоком и его жизнью. Покоренные народы в своей беспомощности везде и всюду уничтожают подлинную сущность своих искусств, которые, как мы сами знаем и как мы же громко о том возвестили, основаны на самых истинных естественных принципах. Столь часто превозносимое совершенство этих искусств — высокое достижение многих веков труда и развития, но покоренные народы отбрасывают его прочь как утерявшую ценность вещь, чтобы приспособиться к менее совершенному искусству или, вернее, псевдоискусству завоевателей. В отдельных провинциях Индии туземные искусства совершенно уничтожены, во многих — близки к уничтожению, и во всех — начали в той или иной степени чахнуть. Дело зашло настолько далеко, что в наше время само правительство способствует этому уничтожению. Правительство, в частности, наладило теперь производство дешевых ковров в индийских тюрьмах, несомненно, с лучшими намерениями и, разумеется, при полном сочувствии широкой английской и индийской общественности. Не скажу, что скверно создавать в тюрьмах настоящие художественные произведения или изделия. Наоборот, я считаю это хорошим делом, если оно должным образом налажено. Но в данном случае — как я сказал, с полного согласия английской общественности — правительство решило выпускать дешевые товары, пренебрегая их качеством. Поверьте, эти ковры и дешевы и плохи, хуже их и нет уже товаров, но все было бы иначе, если бы их производство не подчинялось все той же тенденции к удешевлению. И то же самое произошло всюду, все индийские предприниматели действуют так же, и дело дошло до того, что этот бедный народ утратил свою индивидуальность и единственную славу, оставшуюся ему после покорения. Их знаменитые товары, столь превознесенные людьми, которые тридцать лет назад попытались восстановить среди нас народное искусство, уже нельзя купить на обычном рынке по нормальной цене, — их нужно разыскивать и хранить как драгоценные реликвии для музеев, созданных нами для нашего художественного просвещения. Короче говоря, их искусство погибло, и погубила его современная цивилизация с ее коммерческим духом.

15

Теперь включенную в «Руководство по индийскому искусству» д-ра Бердвуда (ныне сэра Джорджа Бердвуда), напечатанное в Департаменте науки и искусства.

То, что делается в Индии, происходит с большими или меньшими различиями по всему Востоку, но я остановился на Индии главным образом потому, что не могу не думать, какую ответственность за это несем мы сами. Случай превратил нас в повелителей над многими миллионами за пределами нашей страны, и нам надлежит заботиться, чтобы не подносить народам, которых мы сделали беспомощными, камень вместо хлеба и отраву вместо еды.

Но поскольку искусство не может прийти в нормальное состояние ни здесь, ни где-либо в другом месте, пока передовые страны цивилизации сами не будут исцелены от недуга, давайте еще раз посмотрим, каково положение с искусствами у нас самих. Признаюсь, меня не успокаивают даже те успехи искусств последних лет, которые видны на поверхности: если неладно обстоит дело с корнями растения, то рано радоваться тому, что его почки распускаются в феврале.

Я только что рассказал для примера, что поклонники искусства Индии и Востока, включая руководителей наших институтов художественного образования и, уверен, представителей так называемых господствующих классов, бессильны остановить этот стремящийся вниз поток. Общая тенденция цивилизации направлена против их усилий и слишком сильна, чтобы они могли ее одолеть.

И далее, хотя многие из нас относятся к архитектуре с неизменной любовью и верят, что жизнь в окружении красоты благотворна для физического и духовного здоровья, тем не менее в больших городах мы вынуждены жить в домах, которые стали воплощением уродства и неудобств. Поток цивилизации против нас, и мы не можем его побороть.

И те самоотверженные, поднявшие знамя правды и красоты люди из нашей среды, картины которых, сотворенные вопреки трудностям, понятным только художнику, воплощают высокие, ни одному веку неведомые свойства души, — эти великие люди встречают лишь узкий круг ценителей, способных понять их произведения, которые огромной массе народа совершенно неизвестны. Цивилизация настолько против этих художников, что они не в силах расшевелить широкую публику.

Итак, обдумывая все это, я далек от мысли, что дело обстоит благополучно с корнями того дерева, которое мы растим. Право же, если весь остальной мир останется таким, как сейчас, то упомянутые улучшения привели бы к такому искусству, которое в этом маловероятном случае оказалось бы в застое и тоже, возможно, не развивалось бы. Это было бы искусство, откровенно культивируемое немногими и для немногих, теми, кто счел бы необходимым долгом — если бы этим людям вообще было присуще чувство долга — с презрением относиться к человеческому стаду, держаться в отдалении от всего, за что человечество всегда боролось, и ревниво оберегать свой дворец искусств. Не стоит много говорить о будущности, ожидающей такое художественное направление как существующее, по крайней мере теоретически, направление, избравшее себе девиз «искусство ради искусства» — не столь невинный, как может показаться. Искусство это заранее обречено на печальный конец, оно слишком нежно, чтобы к нему могли прикоснуться даже руки посвященных, а потому и сами посвященные должны будут в конце концов праздно восседать сложа руки и никого этим не огорчая.

Если б я думал, что вас привело сюда желание развивать именно такое искусство, то я едва ли смог бы подняться на кафедру и назвать вас друзьями, хотя вряд ли можно назвать и врагами тех тщедушных приверженцев искусства, о которых я только что говорил.

Однако, как я сказал, такие приверженцы существуют, и я позволил себе говорить о них, ибо даже люди честные, разумные, жаждущие прогресса человечества, но не понимающие искусства и не обладающие вкусом, склонны принимать их за художников. И им представляется, что работы таких художников это и есть искусство и что будто именно к этой малодушной, безнадежно узкой жизни стремимся и мы, люди художественного ремесла. Такие представления кажутся верными многим, кто, говоря откровенно, должен бы знать больше. Мне хочется снять с нас позорное пятно и внушить народу, что мы меньше, чем кто-либо, хотим расширить пропасть между классами или тем более породить новые классы, благородные или низшие — новых господ и новых рабов, что мы менее всех других хотим взращивать «растение по имени человек» разными способами — здесь скаредно, а там с расточительностью. Я хотел бы внушить людям, что искусство, к которому мы стремимся, — это то благо, которое можно поделить поровну между всеми и которое призвано всех облагородить. Поистине, если каждый отдельный человек не получит своей доли, то уже нечего будет делить. Если люди не будут облагорожены искусством, то человечество в целом утратит то, чего оно когда-то достигло. Искусство, которого мы жаждем, — не пустой сон. Такое искусство уже существовало в те времена, которые были хуже нашего, когда в мире было меньше мужества, доброты и правды, чем теперь. Такое искусство в будущем появится вновь, и мир тогда станет богаче мужеством, добротой и правдой.