Искусство невозможного (в 3-х томах)

Беседую с командиром отряда омоновцев Зотовым. Первый вопрос: скажите, вы были предупреждены о том, что в такой-то день будет проходить в Дагестане съезд и через ваш блокпост пройдут чеченцы? У вас были списки тех, кто приглашен? Он отвечает: информации — ноль. Тогда вопрос к ФСБ: о чем они думают, почему не в состоянии отследить действия сотен и тысяч неспокойных людей?

У командира омоновцев в распоряжении 20 человек. Радуев приехал с шестьюдесятью вооруженными людьми. Зотов связывается со своим начальством: что делать? Начальник Зотова — Бессонов, руководитель пятой зоны, приказывает: брать Радуева!

В это время выдвигаются три БТРа, начинает барражировать вертолет. У Радуева великолепные средства связи, он перехватывает радиообмен между ними. Узнает, что их должны любой ценой остановить и начинать уничтожать. Предпринимает совершенно естественные действия (замечу, уж в чем Радуеву не откажешь, так это в решительности, в отличие от нашей власти, к сожалению). Он предлагает милиционерам немедленно сдаться, в противном случае открывает огонь. А силы неравные.

Можно по-разному относиться к поступку Зотова. Говорить, что он обязан был отдать команду сражаться до последнего патрона. Нетрудно представить, к чему бы это привело. Никто бы не осудил Зотова, если бы он отдал такую команду. Равно так же, как, думаю, очень трудно осуждать Зотова за то, что он сказал: «Я не хочу проливать кровь своих ребят. Раз власть не в состоянии ни на один шаг предвидеть события, пусть она и решает вопрос». И вся группа сдалась, милиционеры были взяты как заложники.

Вернувшись в Москву, я беседовал с высоким начальством, которое мне высказало некоторое «фе», оценивая мои действия. Но ни одного аргумента против моего поступка, непрофессионала в этой области, профессионалы не нашли. Вот такая история.

Я ее честно описал не для того, чтобы в очередной раз продемонстрировать, какой же у нас, извините, бардак. А лишь для того, чтобы обществу было понятно, к какой грани мы подошли, не решив ни одной проблемы. Мы, может быть, впервые, с моей точки зрения, поступили в Чечне с опережением — вывели бригады. Этот шаг был неожиданным для чеченцев. Мы создали совершенно новую ситуацию и в общественном мнении, и по существу. Но тот потенциал, который добыли, расходуем бездарно и скоро опять будем плестись в хвосте.

— Что вы имеете в виду?

— Исполнительная власть не выполняет своих обещаний. Я понимаю, общество напряжено, есть огромное количество экономических проблем: и зарплату не платят, и пенсии зависли. Но необходимо решать: Чечня — часть России или не часть? Если часть, давайте восстанавливать ее, потому что там катастрофическая ситуация. Она хуже, чем во всех регионах российских.

Помощь старикам, детям, выдача зарплаты, восстановление коммуникаций, теплотрасс, канализации и тому подобное — вот на что мы должны выделить деньги из бюджета, как бы тяжело ни было. Иначе будем тратить во много раз больше, потому что придется опять воевать. Но этого допустить нельзя. Нужно считать хотя бы на полшага вперед. «Ни одной копейки Чечне…» Ладно, будете опять тратить миллиарды, посылать своих детей умирать. Другого не дано.

А если мы считаем, что Чечня не часть России — то все закрыто, раздача слонов закончилась… Поймите, не может власть все время сидеть на двух, на трех, на пяти стульях. Собственно, я и пытаюсь внести определенность в наши взаимоотношения с Чеченской Республикой.

— Власть, о которой вы говорите, сидит на пяти стульях в Москве?

— Да, это власть, которая в Москве. Я могу спокойно говорить об этом. Я не ветвь исполнительной власти, я Совет безопасности.

— В народе существует убеждение, что, сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Ушла от нас Чечня? Ваша точка зрения?

— Моя не то что точка зрения, мое глубочайшее убеждение — никуда она не ушла и не собирается уходить. Но лозунг, за который отдали жизни десятки тысяч чеченцев, — независимость республики. Сегодня под лозунгом единства с Россией ни один из политических лидеров Чечни не проживет и дня. Понятно, да? А с другой стороны, есть политическое руководство, которое довольно хорошо за это время поняло реалии, знает, что никаких вариантов, кроме как быть с Россией, у Чечни не существует. Я от самых ярых экстремистов не слышал, что Чечня желает бежать от нас.

— Поторговаться хотят, да?

— Не нужно смотреть на них, как не на нас. Они не хотят поторговаться. Они не хотят быть «черными». Они не хотят быть младшими братьями в большой империи. Не хотят — и не будут. Это я заявляю со всей определенностью. А быть равными среди равных они хотят.

Я встречался со всеми, кроме Яндарбиева. Не почувствовал ни ненависти, ни нелюбви к России, а напротив — уважение к ее силе, к ее талантам и прочее. Все они генетически россияне. Получили образование в Москве, у них друзья здесь, основа культуры русская. Что касается фундаменталистских идей, не могу сказать, что они привнесены, они всегда были.

Но конечно, это не основа культуры чеченского народа.

— Басаев в одном из интервью сказал: мы хотим жить с Россией в одном доме, но в отдельной квартире. Причем он подчеркнул: мы не хотим ни

с Турцией, ни с Ираном — это не наш вариант. Хорошая формула. Но в одном доме живут разные люди, в том числе и хулиганы. Если сверху тебя будут без конца заливать, то в этом доме трудно жить. Я намекаю на то, что не только у чеченцев своеобразное отношение к русским, но и у русских осторожное отношение к чеченцам. Как с этим быть?

— Это самый принципиальный вопрос. Когда я стал заниматься проблемой, мне изначально было понятно, что она не носит изолированный характер. Именно этим были вызваны мои поездки в Грузию, Азербайджан, Казахстан, Армению.

Что же такое — общий дом, квартира в этом доме? По крайней мере, на теоретическом уровне нет ответа. Но сейчас есть последняя возможность зацепиться за тот союз — естественный, с моей точки зрения, — который в свое время был создан вокруг России и который назывался Российской империей. Не знаю, какая конструкция должна быть. Ясно, что необходимо единое экономическое пространство.

Прекратить бегство капитала за рубеж невозможно, если здесь нет условий, которые более выгодны по сравнению с условиями, существующими на Западе. Надо понимать: как только вы создаете потенциал — он включает в себя и политическую стабильность, и волю, и определенность, — капитал будет перетекать сюда. Потому что норма прибыли в развивающейся огромной, потенциально богатой стране, безусловно, выше, чем в той, где все уже обустроено.

— Не являетесь ли вы автором идеи восстановления Чечни с помощью частного российского капитала?

— Я на самом деле один из тех, кто произнес это вслух раньше, быть может, других, но не отношу такое предложение к числу каких-либо идей. Если мы строим в России рыночную экономику, то почему в Чечне должны строить другую экономику?

— Логично. И вы в такую идею верите?

— Я в нее свято верю.

— А в то, что Чечня станет «черной дырой» для оттока российского капитала, как это прогнозирует Шахрай, не верите?

— Это досужие рассуждения. Людям хочется как-то обозвать Чечню. Ну конечно, «черная дыра». Да, она «черная дыра», если там идет война. А если ее нет, то насколько успешной будет экономика Чечни, зависит от нас, прежде всего от федеральной власти.