Искусство проклинать
Шрифт:
— Он через часик заглянет, Тина, — обронил Ашот, забирая янтарь. — Как раз шеф с Мариной вернутся. Хоздравати!
Когда Ашот говорит мне это слово, я всегда странным образом успокаиваюсь. Оно звучит как талисман. Я даже не знаю толком, что оно означает, кажется это по-армянски. Как-то я спросила и он сказал: «Так есть, и так будет всегда» — и я больше не спрашиваю. Есть, так есть, будет, так будет. Не очень-то утешительно, но из уст Ашота такой вывод умиротворяет. Раз всё так — приспособься и не ной, девочка. Средне-паршивая стабильность лучше, чем неведомое разнообразие.
Мы
— Что-то я не вижу твоего дежурного, Тайна! И когда ты успела от него избавиться? Не заметил! Ты его не в речку, случайно, скинула? Всплывёт где-нибудь к марту-месяцу!
Злиться на Витьку нельзя, он этого не заслуживает. Хороший, добродушный мужик, на которого всегда можно положиться. У него просто фантастическая работоспособность и балагурить он начинает только тогда, когда сильно вымотается, для поднятия боевого духа. Не поддержать его в такое время — настоящее свинство.
— Ви-и-и т-я-я! — укоризненно тяну я. — К какому марту? Река ещё не замёрзла. Завтра утречком и всплывёт где-нибудь за городом, ниже по течению. Жди, приедут! Свидетелем пойдёшь. Или соучастником. Тебе как больше нравится?
— И чего тебе надо, Тайна? Хороший парниша, из благородных. Плюнула бы на все свои высокие принципы, оттянулась бы по-людски. Даром же пропадаешь! — завёл Витька старую канитель.
— То есть как это даром? — я округляю глаза и укоризненно качаю головой, приговаривая томно, с придыханием героини-любовницы: А ты? Я же каждый день на тебя любуюсь, секс-символ ты наш! Вдохновляюсь. Ты же мой муз, Витя! Если бы не твой светлый образ, я бы молотка в руке не удержала!
Витька вступает в игру, приосанивается и бросает взгляд в зеркало на стене, подходит к нему неспешной походкой модели на подиуме.
— Да-а-а! Красив, подлец! — в тон моим причитаниям, заявляет он своему отражению, затем круто разворачивается ко мне на каблуках: — Зачем тогда дежурный ходит? К Маринке, да?
— К какой Маринке, Витя! Ты и только ты!
Теперь и Ашот начинает смеяться, а Витька делает оскорблённо-обиженное лицо.
— Что за намёки, Тина Аркадьевна? Я, извините, честный порядочный мужчина, а не какой-нибудь…
— Витя, я знаю! Ты честный, образцовый мужчина. Образ, я же сказала! Образ для вдохновения, образ для подражания.
— Ах, так?! Ну что же… можно, — дурашливо задумывается Витька. — Ашот, ты тоже… можешь… подражать. Я разрешаю, — и делает милостивый знак рукой наподобие отпущения грехов.
Он снова подходит к зеркалу, подмигивает себе в нём и поёт высоким фальцетом: Никто меня не любит так, как я-я-я-я-!
Мы смеёмся все вместе, а потом Витька продолжает свою программу танцем «маленького лебедя» под кассету Льва Борисыча и под конец падает передо мной на одно колено, протягивая кубок из мориона. Мы аплодируем, Ашот порывается сбегать за букетом для маэстро, но маэстро против.
— Букет от мужчины? Нет, нас неправильно поймут, Ашотик, прот-ц — ивный. Лучше тихое восхищение. Это будет так изыскано и волнительно… Ну, и как вам мой шедевр?
Мы разглядываем шедевр и восхищаемся уже по-настоящему.
Так оперативно работать умеет только Витька. Кубок сделан бесподобно, точно, а главное — за один день. Наш Витёк — самый лучший резчик по камню, которого я знаю и мне приятно об этом сказать лишний раз. Я помню о слабом месте в заготовке мориона и пытаюсь отыскать на кубке, куда оно пришлось, но ничего не нахожу. Он довольно смеётся.— Это здесь, Тина. Дай лапку… Теперь сама ищи…
Наконец мои пальцы смыкаются на одной из граней…
— А теперь рядом попробуй, — советует Витька. — Она тоньше. Чувствуешь?
— Так ты просто уплотнил эту грань?
— Да, на два миллиметра. Но края сверху одинаковые, поэтому не видно.
— Значит, трещины не будет?
— Нет, если не бить весь кубок с размаху об пол. При ударе разлом начнётся именно с этого места, но ведь тогда-то, уже неважно. Тогда весь кубок разлетится вдребезги.
— Да, Витёк, — исследуя после меня хитрую грань, делает заключение Ашот. — Никто тебя не любит, так как ты. И оценить не в силах. Шеф мало запросил.
— Даже если бы больше — всё равно мало, — вздыхает Витька. — Знали бы вы, как он мне тяжело дался, этот кубок! Как будто кто-то в локоть толкал… Ну не идёт — и всё! Я на эту работу все свои любимые слова сказал. Каждое — по много раз. Слушай, Тина, а зачем Вилову эти чёртовы кубки? Он что, пунш собирается в своей вазе варить, а потом распивать из этих кубков?
— Вдвоём, что ли? — усмехаюсь я, чувствуя, как снова начинаю потихоньку наливаться тоскливым ощущением этого серого непогожего дня. — Пунш пьют в большой тёплой компании и все вместе, а не по очереди.
— Да знаю я… Не нравится мне что-то, эта хренотень, я из-за него я без пальцев остался. Верите, с утра раз десять порезался… Вот.
Он демонстрирует нам свои измазанные йодом пальцы в заплатках лейкопластыря и настроение почему-то снова падает ниже нулевой отметки. У Ашота совсем безрадостный вид, а для него это большая редкость. Обычно он хорошо собой владеет.
— Бюллетень бы такому клиенту подкинуть, — мечтательно добавляет Витька. — А как хотелось душой отдохнуть…
Тренькнул звонок и Дан вошёл в салон, стряхивая с рукавов дождевые капли.
— Вот они, легки на помине. И часа не прошло, — тихо бормочет Витька. — Бедняга, зря ты ходишь. Зря! Ничего тебе не обломится!
— Витя, заткнись пожалуйста, — понизив голос почти до шёпота, прошу я. — Не каркай!
— А я и не каркаю вовсе. Я крякаю: кря-кря, зря-зря.
Ашот всё-таки улыбается и, отставив на полку крошечный перламутровый кораблик с бирюзой, идёт за чайником.
Вблизи Дан выглядит не самым лучшим образом. Лицо осунулось, губы запеклись, под глазами — глубокие тени.
— Вот, решил зайти, посмотреть, как вы здесь — говорит он, окидывая нас взглядом.
— Мы здесь помаленьку. А вот ты, кажется, нездоров. Что, загрипповал?
— Нет, просто расклеился немного. К дождю ломает, что ли…
— К морозу. Снежно-талому и омерзительно южному — мрачно предрекаю я.
— Что? Ты о чём, Тина?
— Я говорю, что тебя ломает к морозу. Скоро будут заморозки. Ты кофе будешь?