Искусство проклинать

Никто в городе из двух-трех сотен злополучных клиентов этой фирмы, получивших подобные «верительные грамоты» со своей фамилией во главе списка победителей, не получил за это время столько поздравлений, сколько Витька от нас. И никто из них не имел специально выделенного под «почтовые реликвии» места на старой стеклянной витрине возле умывальника, пополняемого и лелеемого всем коллективом!

Витька выложил на стол очередной ключ с сопутствующими документами, и мы занялись подсчётами его новых трофеев. Потом выпили за несомненный пятикратный выигрыш счастливчика и на работу возвратились только к двум часам. Никаких трудовых успехов, разумеется, уже не получилось. Гулять, так гулять, а работать — так работать. Не зря я не люблю смешивать два этих занятия. Хотелось спать или просто сидеть и болтать под музыку.

Ашот презентовал свой приз — коробку конфет, Маринке, и она слегка покапризничала. Я знаю, что ей хотелось бы получать мой «ежедневный цветок» в ставшую культовой богемскую вазу, и никакие букеты от армии поклонников, благоухающие возле приёмного окошка, не стоят этого скромного знака отличия. Но наши мужчины упорно делают ей «сладкие подношения», а для меня каждое утро приносят цветок: Лев Борисыч — розу или фиалки, Ашот — белую лилию, а Витька — хризантему, гвоздику или ирис, в зависимости от времени года, иногда просто цветущую веточку.

Я сижу за столом Багратяна — старшего, и этот цветок не только мой, — он продолжение традиции, заведённой Мастером. Но Маринке всего не объяснишь. Она злится, плачется мне, что ей надоело считаться ребёнком и кривится от каждой подаренной шоколадки, забывая о своей любви к сладостям.

Витька начал донимать Маринку вопросами о женихах и планах на «достойную партию», разозлил, а потом рассмешил, предложил сбегать за пирожными, но она захотела ещё шампанского…

Лев Борисыч разогнал нас всех по домам и остался с охранником и чайником «умиротворять клиентов».

А уже на следующий день этот парень снова пришёл в салон.

Глава 3

Я увидела, как он входит под томную партию Гаяне, и, скрывая раздражение, отвернулась к Витьке за своими титановыми кусачками. Тот засмотрелся на Маринку, устремившуюся к окошку приёмной, и даже забыл скорчить мне виноватую гримасу «прости, запамятовал». Я вернулась к своей работе, не поднимая головы. Маринка позвала Льва Борисыча. Они что-то недолго обсуждали втроём в приёмной, и шеф приоткрыл нашу стеклянную дверь.

— Тиночка, оторвись на минутку, нам нужна твоя помощь.

Я вышла и поздоровалась, тщательно дозируя голосом приветливость с холодностью, удерживая на лице выражение человека, постоянно беседующего со своим внутренним голосом. Док говорит, что именно с таким лицом имеет смысл отпугивать голубей на привокзальной площади: сразу понятно, что хлебных крошек в моём кармане нет. Парень ответил глуховатым, но приятным голосом, с лёгкой, без волнения, хрипотцой.

— Я хочу, чтобы ты посмотрела, Тина, — предложил шеф: судя по всему, здесь понадобится, в первую очередь, экспертиза. Боюсь, что сам я немножко затрудняюсь…

Было от чего затрудниться…. У каждого ювелира случаются в жизни моменты, когда он чувствует, что «нашел свою вещь», главную, незабываемую, единственную. Что бы мастер ни делал, не поправлял, не оценивал, не видел в этой жизни — он всегда отличит, узнает, выберет эту «свою» вещь. Так говорил нам наш старый препод — практик Гаецкий, и я ему верила, когда некоторые с сомнением усмехались, особенно, парни постарше.

Иногда и сам мастер не знает, почему он выбрал для себя любовь к какой — нибудь паре простеньких серёжек, которые ему не принадлежат, и принадлежать не будут, когда ежедневно видит вещи красивей, ценней, более искусно сработанные. «Ответ может знать только сердце». Бывает, для того, чтобы найти «свою тему» нужны годы ошибок, разочарований и озарений. Мне годы не понадобились, и я уже нашла. Сейчас, здесь…

— Платина, Лев Борисыч…. это очень старая платина. И очень старое золото. Раритет, несомненно, — старинная работа, лет примерно…. Не помню ничего подобного, только некоторые черты сходства…. Скорее всего, — светский…

Я умолкаю на несколько секунд и, собравшись с мыслями, успокаиваю дыхание. Опустив руку в карман, прижимаю подушечку указательного пальца к ногтю большого, поглаживаю, как учил Док.

— Носильный крест, вероятней всего — женский, византийская школа. Приблизительно, конец одиннадцатого — начало двенадцатого века, может, чуть больше середины. Работа неканоническая, эксклюзив. Сделано, явно на заказ, возможно, редкий неизвестный сплав, техника — литьё. На сто процентов не уверена, но, похоже, — в единственном или очень небольшом количестве экземпляров, явных аналогов в каталогах нет.

Потом гравировка. Платину и золотую аппликацию обрабатывали разными резцами. Заметно влияние восточнославянских мастеров, но, боюсь, что подтверждения не предоставлю: просто шестое чувство. Очень сомневаюсь, что смогу совершенно точно определить состав припоя. Мелкая россыпь — алмазы, а в середине, похоже, был рубин.

— Изумруд — подаёт голос парень. Я и забыла про него, мысленно поглаживая уже не ноготь, а тонкий, благородной простоты, но, одновременно, и прихотливый узор, сбитый в центре креста глубокой царапиной наискосок.

— Это был изумруд. Его вырвало осколком. Сейчас…

Из внутреннего кармана куртки медленно достаётся обшарпанный спичечный коробок, в котором шуршит мятый до ветхости газетный свёрток. Я сжимаю свою релаксирующую в кармане руку в кулак. У Льва Борисыча брови начинают ползти вверх от изумления. Я выбираю момент, чтобы переступив, встать в пол — оборота к мастерской и смотрю на Ашота, который сидит ко мне спиной. Его вид, обычно, вызывает во мне спокойствие и чувство примирения с житейской суетой.

Витька глядит со своего места серьезно и заинтересованно всего несколько мгновений и отвлекается к печке, «прозвонившей» конец заданного режима.

— Позвольте, но это не может….
– озадаченно бормочет шеф и привычным жестом, говорящем о некоторой растерянности, захватывает подбородок «в щепоть»: Минуточку!

Он спешит в мастерскую за своим «диагност — кейсом» — старым потрёпанным чемоданчиком со склянками, лупами, точнейшими допотопными весами и набором столь же древних пробных резцов.

А я и так знаю что это изумруд. Небольшой, около полутора каратов, очень необычной формы и окраски, вернее сказать — невозможной. Когда у нас хотят похвалить чистоту камня, то говорят «прозрачность алмаза» или «прозрачность изумруда». У этого камня, бледно — зелёного, желтоватого, голубоватого, центральная часть гораздо темнее краёв. На кресте он, наверное, смотрелся как глаз. Овально — продолговатый, заострённый к краям зелёный глаз в обрамлении трёх алмазных слёзок.

Вслед восхищению я, наконец, начинаю чувствовать настоящую тревогу. Вот она, история! Этот Апполон принёс мне историю! У меня просто силы духа не хватит отказаться от такой работы, а чем всё это кончится — бабушка надвое сказала….