Искусство проклинать

И причём здесь бабушка, которой у меня никогда не было? Маму и дядю Костю воспитывала тётка. Ей посчастливилось во время всевозможных государственных чисток избежать внимания к себе благодаря тому, что она вышла замуж за полуслепого ветеринара из далёкого уральского городка, по любви, кстати, и уехать с ним из Загорска. Но и её я уже не застала в живых. Бабушка здесь не причём…. «Причём» здесь моя злосчастная привычка выбирать себе неподходящие привязанности.

Ну не стал бы этот красавчик так спокойно доверять нам вещь, если с ней что — то «нечисто»! Не похож он ни на мошенника, ни на простофилю! И всё же, подобная редкость — всегда риск, и немалый. Болтать об этом кресте никто из наших, конечно, не станет, даже Маринка. Но где гарантия, что парня уже не пасут. И что дальше? Оставлять этот крест в сейфе каждую ночь, у меня просто рука не подымается, значит — забирать его домой. Дел хватит на месяц — полтора, ведь работать надо только после обеда, когда руки согрелись и глаз верней. С металлом придётся повозиться, перелистать кучу справочников, сделать пробы….

— Действительно, изумруд. — Лев Борисыч смотрит на меня, но я помалкиваю.

— Обработка восточная, очень своеобразная, между прочим: такое впечатление, что камень обрабатывал не один мастер, а несколько и в разное время, каждый — в своей манере. И какой цвет! Даже затрудняюсь предполагать, чем может быть вызвана такая неравномерная окраска — продолжает шеф, оставив, наконец, свой подбородок в покое.

Теперь он слегка потирает пальцы друг о друга и сводит «шалашиком», а это значит — готов действовать: Камень кажется более старым, чем крест, а его основная обработка — древнеиндийская шлифовка под кабошон, хотя позже была произведена старинная огранка наподобие венецианской. И следы глиптики, затёртые шлифовкой. Тина, взгляни.

Я послушно беру со стола лупу и склоняюсь над камнем. Под увеличительным стеклом, действительно явно видны две тупые грани, спускающиеся от центра изумруда, его «глазной роговицы», в углы, вроде простейшей обработки «под челнок», а сама «роговица» имеет еле заметные следы вмятины на месте предполагаемого «зрачка».

— Есть следы инталии, Лев Борисович, вы правы, — соглашаюсь я, пытаясь определить ощущения, которые вызвал во мне этот «взгляд». Ничего зловещего или неприятного, просто взгляд. Взгляд камня в мои глаза. Мой взгляд на камень. Тепло и доверие…

— Молодой человек, где вы его достали, такой камень? — просто, со спокойными интонациями контрольного проверочного вопроса, задаваемого старым мудрым учителем успешному ученику, произносит шеф, а я решаюсь про себя: сдаюсь, возьму!

— Последний раз его достал не я — в той же мажорной тональности отвечает молодой человек: Хирург военно-полевого госпиталя вынул его из моего правого лёгкого.

— И он уже тогда был такой вот, неравномерно окрашенный? — приветливо продолжает шеф, а Маринка тихо ахает и уходит от нас в мастерскую.

— Он такой уже несколько сот лет, если не врут мои предки. А в нашей семье как-то не принято врать — улыбается в ответ парень, и улыбка у него, если не гагаринская, то где-то очень рядом. Хорошая улыбка.

— Да — а — а — а! Чего только не увидишь в жизни! — вздыхает Лев Борисыч, откинувшись на спинку стула и любуясь изумрудом с расстояния вытянутой руки. Парень уже тоже сидит напротив него, за стойкой с внутренней стороны окошка. Это наш неписаный закон: клиент с таким заказом — только внутри, спокойнее и безопаснее и нам и клиенту. Смуглые мальчики в чёрной коже, вызванные сигнальной кнопкой, давно стоят за прозрачной дверью в холл, привычно изображая дружеский трёп и просматривая окрестности.

— Удивительный окрас, Тиночка, вы только посмотрите! С чем бы его сравнить…

Когда шеф волнуется, это можно угадать только по некоторым жестам и по тому, как он путается в обращениях к собеседнику — от «ты» к «вы», от официальных имени — отчества к ласкательным. Во всём остальном — он полная невозмутимость и безмятежность.

— Травинки, пробивающиеся сквозь снег весенним утром — мечтательно произносит Лев Борисыч, слегка наклоняя камень в лучах слабоватого сегодня оконного света.

— Скорее, море в холодный туманный день — возражаю я, поддавшись его настроению.

— Ваши глаза — вставляет клиент, и Лев Борисыч с интересом пялится на меня.

— А, пожалуй, да! Вы знаете, Тина, очень похоже…. У вас ведь, не голубые глаза. Не совсем голубые, я бы сказал…. Как странно, никогда не обращал внимания…. С такой лёгкой кошачьей зеленцой, знаете, даже с желтизной….

Чудесно! Цветовая гамма моих внешних достоинств у меня как раз, самая любимая тема. За свою бурную неправедную жизнь я успела побывать и «рыжей», и «бледной немочью», и «кузнечиком», и «золотинкой», наслушаться и про «желтоглазую тень», и про «кошачьи зенки», и про «изумрудные льдинки».

На третьем курсе я помогала аспиранту Сашке Страхову, тоже любимчику Гаецкого, подбирать материалы для кандидатской по ювелирной обработке старинного оружия, и он, измученный амплитудой моих настроений, выдал на восьмое марта стихи под карикатурой в стенгазете:

И кожа твоя серебро,

И волосы — золото инков,

И ярче жемчужин Востока

Холодной улыбки привет,

Но жаждут священных костров

Твои изумрудные льдинки -

Ты вся драгоценно жестока,

Как узкий испанский стилет.

Изображена я была, естественно, в виде стилета. Сверху голова со злобными складками между бровей, из глаз — вспышка ядовито — зелёного цвета, в ухмылке — блики искр, а ниже плеч — тело — кинжал, вонзённое в люминесцентно — алого оттенка сердце. Возможно, удар был заслуженный и честный, но всё равно, ниже пояса, и любви у нас с Сашкой не получилось, зато пересудов хватило надолго. И напоминаний про мою «роковую стилетность» тоже! Даже на выпускном вечере наш декан, вручая мне диплом, игриво прошёлся по поводу «драгоценного ювелира, который всё своё носит с собой». Хоть про оружие не добавил, хватило догадливости…

Хорошо, что Маринка отошла, а то моя великая слава переживёт мой трудовой стаж.

Я молчу некоторое время, а после этого награждаю каждого деловито — насмешливым взглядом трудящейся женщины, стараясь не сдвигать брови к переносице. Не хватало только здесь и сейчас моей «жестокости». В коллективе, построенном на основе порядочных добрососедских отношений…. Лев Борисыч отвечает мне ласковой улыбкой, построенной из трёх странных составляющих — вечно грустных еврейских глаз, ироничного полного рта и приветственно — заинтересованного положения приподнятых бровей. Клиент строит обескуражено — извинительную усмешку и хлопает густыми тёмными ресницами, заставляя меня снова вернуться к мыслям об альфонсах и мошенниках.

— Как ты думаешь, Тиночка, сколько это может стоить? — меняет тему Лев Борисыч: Тысяч шестьсот? Семьсот?

— Миллионы. Или — миллиарды! — мрачно шучу я, и перехожу на обычный деловой тон: Лев Борисыч, этот крест — историческая ценность. Даже в кругах повыше, он может быть оценен специалистами…. Я подчёркиваю: специалистами, то есть — ювелирами- экспертами, имеющими учёную степень (желательно, с историческим уклоном), где-нибудь…. в миллион долларов.

— Ну, уж, Тиночка, загнули….
– отмахивается шеф: Не пугайте нас так!