Искусство рисовать с натуры
Шрифт:
Мы ждем.
Когда Наташа уже засыпала, ее мысли вдруг перекинулись на картины с выставки. Неволин. Была ли эта дорога при нем?
А что Неволин? Несчастный человек, все скормивший своему искусству, которое потом обливали грязью, уничтожали. Как это, должно быть, больно, когда уничтожают твои картины!
Но сквозь жалость, сквозь густеющую пелену сна в облике давно погибшего художника все отчетливей и рельефней проступала какая-то неумолимая жестокость, что-то затаившееся и темное, как карандашные штрихи в глазах недавно нарисованного портрета.
Часть II
ПАДЕНИЕ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ
То, что людьми принято называть
судьбою, является, в сущности, лишь
совокупностью учиненных ими глупостей.
— Толян, не крутись! Мне нужно все время видеть твое лицо!
— Натаха, слушай, что — обязательно с утра, да? Да я ж… может сначала я подлечусь чутец, а? Дай на микстуру, а я потом приду, да. Приду, да, чесслово!
— Придешь, ага! Принесут тебя! Нет! — безжалостно ответила Наташа и сделала кистью несколько мазков. Потом отступила на шаг и хмуро посмотрела на то, что получалось на оргалитном прямоугольнике.
— Наташ… ну нельзя же так! Ну дай, а! Что ты как… реквизитор какой-то?!
Наташа, не удержавшись, фыркнула.
— Инквизитор, Толя!
— Инквизитор, — покорно повторил Толян, беспокойно ерзая на стуле, — худой мужчина с редкими кошачьими усами и землистым цветом лица. На вид ему можно было дать лет пятьдесят, хотя Толян едва-едва перешагнул тридцатилетний рубеж — крепкая и обстоятельная дружба с вино-водочными изделиями позволила его телу без всяких научных изысканий и машин совершить путешествие в будущее, где ему было как раз пятьдесят.
В комнате, где он сидел, царил кавардак — выдвинутые ящики, разбросанные бумаги и краски. Ближе к окну стоял этюдник, словно странное трехногое насекомое. Из-за отсутствия других вариантов Наташа превратила комнату в свою мастерскую, и Паша согласился с этим настолько легко, что это вызвало у нее подозрение. В комнате витала смесь запахов скипидара и олифы, которыми Наташа разводила краски, и эти запахи отчаянно боролись со стойким запахом перегара, исходившим от Толяна мощными волнами.
Наташа не смогла бы точно объяснить причину, побудившую ее избрать первой живой натурой именно дворника или, как его любил называть Паша, работника метлы и стакана. По идее, для начала следовало бы нарисовать собственного мужа, но Паша отчего-то казался ей материалом неинтересным — не было у него внутри ничего яркого, ничего такого, что бы ей хотелось перенести на свою картину. Поэтому, когда Паша осведомился, почему она выбрала именно Толяна, а не, например, его, Наташа отговорилась редким присутствием Паши дома — вряд ли бы муж счел определение «бесцветный» за комплимент.
Заполучить Толяна для работы было достаточно просто, пообещав выделить средства на бутылку. Толян оказался натурой беспокойной — постоянно вертелся, ворчал, жаловался то на жажду, то на головную боль, но, в общем, занятие ему нравилось. На третий день, впрочем, энтузиазма у него поубавилось, особенно когда Наташа поймала его ранним утром, почти сразу после того, как он закончил работу.
Хозяин павильона, где она работала, изменил график, наняв еще одного продавца, и теперь Наташа три дня торговала, а три отдыхала — соответственно, сократилась и зарплата (ненадолго, Наташенька, ненадолго, только до осени! — пропел Виктор Николаевич, проверяя в очередной раз выручку). Сегодня был последний выходной, и ей хотелось закончить картину, но Наташа понимала, что торопиться нельзя, поэтому намеревалась проработать с Анатолием хотя бы до середины дня. Уговорить его было нелегко, и ей пришлось пообещать двойную оплату. Паше это, само собой не понравилось, но и тут он ничего не сказал. В последнее время с ним происходило что-то странное — домой он приходил рано, помогал по дому, не увиливал ни от разговоров, ни от постели, и Наташа уже несколько раз с искренней тревогой спрашивала, что у него случилось и хорошо ли он себя чувствует.
После встречи с Лактионовым и случая на дороге Надя пропала — не звонила, не заходила как обычно — уже неделю от нее не было никаких известий. Наташа звонила ей много раз, но дома трубку никто не брал, а на работе она всегда получала один и тот же лаконичный ответ: «На съемках». Отсутствие Нади, без разговора с которой раньше не проходил почти ни один день, огорчало Наташу, ей не хватало подруги, и это было единственным, что мешало ей спокойно погрузиться в работу. Лактионов звонил неоднократно, настойчиво
добиваясь встречи, но Наташа отговаривалась отсутствием времени, и, судя по всему, Игорь Иннокентьевич понимал, что она отговаривалась, но попыток не прекращал.— Толька, ну сделай ты нормальное лицо! Что ты как на похоронах?!
— А ты выпей, сколько я вчера, и тогда…
— Давай, мне работать нужно! Я хочу сегодня закончить.
Толян расплылся в болезненной похмельной ухмылке, и Наташа невольно вздрогнула.
— О, господи! Что ты рожи корчишь. Сиди как всегда сидишь! С повседневным лицом!
— Ладно, — ответил Толян, и с выражением его лица случилось что-то вовсе уж невообразимое. Наташа вздохнула и поменяла кисть, пробормотав: «Вот же послал бог Джоконду!» Мягко и успокаивающе тикали настенные часы (еще одно доказательство того, что с Пашей что-то случилось — взял и починил), создавая ощущение уюта, на кухне сердито бормотал кран, с улицы доносились собачий лай, шум машин, звон молочного колокольчика и детский крик — привычная звуковая ткань, не меняющаяся изо дня в день уже много-много лет.
— Все, Толя, я начинаю работать, — сказала Наташа как-то отрешенно, словно разговаривала сама с собой, и дворник вымученно застыл на стуле — из двухдневного опыта он уже знал, что теперь обращаться к Наташе бесполезно — все равно не услышит.
Нынешний процесс работы над картиной и удивлял, и завораживал Наташу. Если раньше она осознавала, что происходит вокруг, отвлекалась на посторонние звуки и события, могла прерваться на сигарету или какую-нибудь еду, просто пойти погулять, то теперь, когда она действительно уходила в работу, все окружающее исчезало. Она словно оказывалась в другом мире, состоявшем из двух частей — натурщик и оргалитная поверхность, и двигались только три вещи — ее глаза, ее рука и ее мысли — остального тела просто не существовало, будто она превращалась в некое иное существо, для которого вся жизнь была сосредоточена в том, чтобы увидеть и нарисовать. Рука становилась обнаженным нервом, чутко реагировавшим на прикосновение кисти к оргалиту, пропускавшим через себя мельчайшие частички зрительной информации и мысленных образов, и оргалит чудесным образом оживал под кистью. Теперь, работая, Наташа чувствовала себя богом, создающим человека. Она больше не видела в людях исключительно покупателей, теперь она видела в них ничто более глубокое — настолько глубокое, что это пугало ее. И приходилось старательно отбрасывать абсолютно все мысли о неволинских картинах, чтобы создавание не превратилось в подражание.
Время, как и все остальные физические измерения, исчезало тоже — она могла наблюдать за его движением только по перемещению теней и солнечных лучей. Наташа работала, забыв обо всем, и сообразила, что что-то не так, лишь, когда одна половина ее мира исчезла, и, вернувшись в реальность, она обнаружила, что Толян больше не сидит на стуле, а стоит рядом и трясет ее за плечо. Она вздрогнула, приходя в себя, и в ее сознание ворвался пронзительный телефонный звонок.
— Натаха! Ау! Телефон!
Судя по Толиному виду, он повторил это уже не раз. Наташа рассеянно кивнула, положила кисть и вышла из комнаты, дворник вылетел следом как ошпаренный, рванул дверь туалета и запер ее за собой с блаженным вздохом.
— Наташенька? Добрый день! — сказала трубка мягким вкрадчивым голосом Лактионова. — Вы так долго не подходили, я уж думал, снова не застану вас.
— День?! — Наташа изумленно взглянула на часы — да, действительно, шестнадцать ноль-ноль. Она проработала без перерыва почти восемь часов. Бедный, бедный Толян! И как еще он столько продержался?!
— Я оторвал вас от работы?
— Вообще-то да, — ответила Наташа не слишком-то любезно, недовольная тем, что ей помешали. Лактионов, очевидно, почувствовал это, потому что в его голосе зазвучали извинительные нотки:
— Я понимаю, что вы — девушка крайне занятая, поскольку мы так и не смогли с вами увидеться, — тут в голосе скользнула явная насмешка, — но все же я подумал, что мое предложение могло бы вас заинтересовать. Выставка сегодня работает последний день — послезавтра мы уезжаем. Может, вам захочется еще раз взглянуть на картины — вряд ли вам еще выпадет такая возможность, ну, разве что если вы приедете в Петербург, а мне отчего-то кажется, что в ближайшее время этого не будет… хотя… все зависит от вас.