Искусство рисовать с натуры

— Послезавтра?! — воскликнула Наташа, пропустив шпильку мимо ушей. Только сейчас она осознала, как быстро пролетело время. А ведь она собиралась еще раз сходить в музей, и вот, теперь уже не получится. От разочарования у нее даже заныло в груди. — Послезавтра, — повторила она тихо. — Как жаль, я действительно хотела еще раз посмотреть.

— Так вы пойдете? — спросил Игорь Иннокентьевич нетерпеливо. — Не отказывайтесь сразу, подумайте. Может, вы меня боитесь? Напрасно. Я не нападаю на женщин, они сами идут со мной под руку, — и снова невидимая снисходительная улыбка. «Эге!», — подумала Наташа, но вслух сказала:

— Но ведь уже четыре. Музей скоро закроется.

— Ну и что? Для избранных многие двери очень долго остаются открытыми. Ну так что, Натали? Позвольте мне еще раз на вас посмотреть. Обещаю, я буду держать руки в карманах.

— В прошлый раз у вас карманов не было, — вырвалось у Наташи прежде, чем она успела прикусить язык, и Игорь Иннокентьевич засмеялся.

— Я заеду за вами через полчаса, — сказал он таким тоном, словно Наташа уже согласилась. — Скажите куда.

«В музей. Только в музей. Только туда и обратно. Все».

Наташа объяснила, как проехать к ближайшей к ее дому троллейбусной остановке (еще не хватало, чтобы ее у подъезда забрала шикарная машина — вот так было бы топливо для работы соседских языков!), быстро сказала «До свидания!» и так же быстро положила трубку, боясь, что тут же откажется. Неволин. Это из-за Неволина. Только ради него. Вернее, его картин.

Она вернулась в комнату. Толян с несчастным видом стоял в проеме балконной двери и курил, заполняя все вокруг тяжелым запахом дешевой «Примы». Одна его рука нежно растирала затекшую спину. Наташа посмотрела на него осуждающе, но взгляд пропал впустую. Тогда она подошла к стоявшей на этюднике картине, и тут ее словно ударило током — картина будто вспыхнула перед глазами — ощущение радостное, бурное и в то же время опустошающе-тяжелое. На мгновение она почувствовала себя пустой мушиной шкуркой, высосанной пауком.

Картина была закончена.

Наташа медленно опустилась на стул, не отрывая от картины взгляда и пытаясь осознать, что она создала. Картина удалась, она была великолепна, она была живой — это Наташа чувствовала, знала, — но так же, как и от нескольких предыдущих, так же, как и от картин Неволина, от нее тянуло темнотой, тянуло чем-то плохим, что бросалось в глаза резко и неприлично. Нет (и это не мания величия), ей даже показалось, что концентрация отрицательного на ее картине была даже сильнее и ярче чем на Неволинских, и это ей неожиданно понравилось — темное, запретное притягивало, оно желало обладать, и, право же, противиться ему было совсем неохота.

— Ну все, Толя, ты совершенно свободен, — тихо сказала Наташа и начала собирать кисти. Толян старательно затушил окурок в пепельнице — он никогда ничего не бросал на улицу — и повернулся к ней.

— Что — все? Совсем все? Ну-ка, дай поглядеть.

— Лучше не стоит. Я же тебе говорила, что рисую в особой манере, и ты не поймешь… — но как она не загораживала собой картину, Толян решительно отодвинул ее в сторону, оглушив перегарной волной, и посмотрел на свой портрет.

— Мать моя женщина! — вырвалось у него. — Это кто?! Что за отврат?!

— Я же тебя предупредила. Это ты, Толя.

Толян наклонился, вглядываясь в картину внимательней.

— Чухня! Я нормальный мужик, а тут пень какой-то чикалдыкнутый! Не, ну нарисовано клево, ничего не скажешь! — он повернулся к ней, одновременно показывая на картину пальцем. — С душой нарисовано, прихватывает. Тут ты, Натаха, череп! Только не я это! Тут какой-то распоследний алкабас, а я-то… ну, посиживаем душевно, но не так же…

Наташа, не выдержав, засмеялась.

— Толя, я же тебя предупредила! Я работаю в особой манере, и картины не следует воспринимать под обычным углом.

— Значит, это все-таки я? — хмуро спросил Толян, отходя от картины подальше, словно ожидал от нее какой-нибудь каверзы.

— Смирись, Толик. И запомни — в искусстве все по другому, портреты следует оценивать совсем не по сходству, а по вложенному в них смыслу, картины — это как книга — их нужно суметь прочитать и понять, картины — зеркало не для лица, а для души, для сердца.

После ее слов Толян помрачнел еще больше.

— То есть, значит, я в нутрях такой, так?

— Ой, слушай, иди уже! — Наташа махнула на него рукой, потом вспомнила о деньгах, которые Толян честно отсидел на ее стуле, и вышла из комнаты за кошельком.

Когда она закрывала сумку, в дверь позвонили. Наташа радостно кинулась к двери — отчего-то ей показалось, что пришла Надя. Но когда она открыла дверь, за ней стояла лишь пожилая соседка по площадке.

— Наташенька, ты понимаешь, мне тут в магазин сходить надо, а у меня деньги только в моей черной кассе остались. Я скажу Анжеле, что заняла у тебя полтинник, а она тебе завтра занесет, хорошо? А я потом заберу. А то она иногда все выгребает — ни копейки не остается. Не хочу, чтоб она знала про деньги.

— Лидия Петровна, мне ваши интриги надоели! — сказала Наташа сурово. Соседка усмехнулась.

— Вот вырастишь своих детей — не так поинтригуешь! Ну, так что, я говорю ей?

— В последний раз! — предупредила Наташа, закрывая дверь. — Пора вам уже вовлекать в конспиративные игры и двенадцатую квартиру.

Покачав головой, она вернулась в комнату. Толян стоял у окна, отрешенно глядя вдаль, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. В его пальцах снова дымилась «Прима».

— Ну вот, держи! Толик, ты меня так выручил — век не забуду! И не обижайся ты насчет картины — это все равно что кривое зеркало.

— Да, да, — рассеянно пробормотал дворник, глядя на деньги как-то недоуменно, словно не мог понять, что это такое. Наташа взяла его безвольно повисшую руку и вложила в нее деньги, и тут его пальцы ожили и сжали купюры крепко-накрепко, и усы Толяна приподнялись в довольной улыбке.

— Все! — сказал он торжественно, прижимая заработанное к сердцу, словно нежно любимое дитя. — Пошел. Если еще че надо будет, свисти. И вы…это… прекращайте с Пашкой окурки за перила швырять — задолбался выметать уже.

— Прости, машинально получается, — покаянно призналась Наташа, открывая ему входную дверь. — Больше не будем. А ты смотри, Толик, как на тебя сегодня позирование хорошо подействовало — цвет лица улучшился и выглядишь ты совсем не похмельно.

Толян и вправду выглядел значительно лучше, чем утром, когда они только начали работать, и казался значительно помолодевшим — очевидно сказалось восьмичасовое воздержание.

— Да, — согласился он, задумчиво осмотрев себя в зеркало, — вроде бы отпустило. Ну, это дела не меняет. Да, Натаха, если мою буханку увидишь — ты мне денег не давала. Скажешь, сидел бесплатно. Задрала она меня уже!