Испорченная реальность

— Расскажи о себе, — прошу я. — Как ты сюда попала?

— Так же, как и все, — объясняет она. — Меня похитили. Очистили, так они говорили. Приобщили.

— Какой ты была раньше?

— Мне было четырнадцать. Я еще никем не успела стать.

— А твои родители? Реальность сдвинул кто-то из них?

— Я не знаю, почему она сдвигается. Многие, как и ты, верят, что от чьей-то мысли. Но я думаю, это сложней — мысль просто подталкивает лавину незначительных постоянных изменений.

— Если это так, то пути назад нет.

— В это верят тени, — подтверждает она. — Вот все, что я знаю. Я... не слепо тебе доверилась, Кевин. Не из-за страсти. Я хотела этого до смерти. Что бы ни случилось, больше я не буду тенью.

Призраком, думаю я, но не поправляю ее.

— Я родилась в Шанхае. Мои родители переехали в Австралию, когда мне было десять. В четырнадцать, довольно неожиданно, их не стало. И меня тоже.

— Это ужасно.

Она улыбается:

— Мне не нужна жалость.

— Прости.

— Ты хотел знать, и я сказала. Тени нашли меня, приняли, заботились обо мне. Женщина по имени Магда, поблекшая несколько лет назад, научила меня целительству.

— Поблекла? Как это?

— Кладбище слонов, — говорит Дайю.

Я понятия не имею, о чем она, и это отражается у меня на лице.

— Это западный миф, да? — уточняет она. — Когда наступает время умирать, ты уходишь в лес и не возвращаешься.

— Мы поблекли, — говорю я. — Ушли в лес и не вернемся.

Она хихикает:

— Ты прав.

— Мы поблекли, — повторяю я, качая головой, мысленно прокручивая слово. Воспоминания блекнут. Это нас ждет? Когда последний человек, который нас знает, умрет, мы просто исчезнем? Я не могу в это поверить. Скорее всего, призраки блекнут потому, что устают от такой жизни. Идут дальше. Начинают заново. Я гадаю, не был ли Иеремия одним из таких поблекших. Или Иезавель. Призраки не стали ее обращать. Нет, они с самого начала хотели ее очистить — без споров, обсуждения и шансов.

— Это, — говорит Дайю, — дает мне надежду.

Она прижимается ко мне, смотрит сквозь струи воды и добавляет: — Мы можем победить. Можем жить снова.

II

— Нужно идти, — говорю я.

Уже разгар дня. Призраки не входили в пещеру, но, чтобы узнать, не ждет ли нас целая сотня на мостике, надо проплыть под водопадом. Конечно, они не бросят поиск. Они не глупы. Скорее всего, вернутся сюда.

— Нельзя, — говорит Дайю.

— Мы должны. — Я соскальзываю вниз, стараясь не поднимать брызг, хотя рев водопада их заглушает. Я жду, что будет холодно, но вода просто ледяная. Хуже, чем я помню. Одежда на вершине списка моих приоритетов. Бегать по лесу голым, наверное, можно, но в Сиднее так далеко не уйдешь.

Большую часть серой краски смыло, хотя это просто предположение. Единственные серые частички теперь пятна и разводы, что, похоже, решили остаться на коже навсегда. Я не вижу своего лица, но у Дайю оно чистое. Я снова чувствую себя человеком.

— Нельзя, — повторяет Дайю, хватая меня за плечо. Она недостаточно сильна, чтобы остановить меня, но и не полагается на это.

— Времени мало, — говорю я

— Ты боишься, что новый сдвиг снова изменит твою реальность.

— Именно.

— Это глупо.

— Как и все в этой ситуации.

Осторожно, без всплеска, Дайю соскальзывает в воду, забирая с собой торбу. В ней не хватит места для одежды — только для ножа. Он — наше единственное средство защиты.

— Теперь нам не затеряться в толпе, — говорю я.

— Это неважно.

Она медлит. Оставляет маску на выступе, золотистую, с красными и черными линиями. Тянется к ней, касается, пытается бросить и, наконец, берет.

— Я ее сделала, — говорит Дайю, хотя уже объясняла это.

— Разве она не значит то же, что и серая краска?

Дайю замирает.

Бассейн не слишком глубокий. На цыпочках я могу дотянуться до дна, но Дайю — нет. Барахтаясь в воде, сжимая маску, она переводит взгляд с меня на нее, снова и снова, а потом говорит:

— Ты прав, — и разбивает ее о выступ.

Золотистые осколки разлетаются в разные стороны. Она смотрит на них еще мгновение. Одни — плывут, другие — тонут, третьи — приземляются на камень. Она все еще держит в руке кусок щеки. Смотрит на меня, улыбается и швыряет его в дальнюю стену.

Потом мы уходим.

Проплыть под водопадом на этот раз легче: со светом снаружи и ясным представлением о том, что делать и куда идти. Единственный вопрос — что нас ждет на той стороне?

Ответ — ничего страшного.

Мы выбираемся из воды. Дайю очень хорошенькая, вода с нее течет ручьями, мокрая одежда прилипла к телу. Она кажется взъерошенной и не готовой к реальному миру. Слишком долго жила с призраками.

Я обнажен. Трясусь от холода. Еще менее подготовлен, но лучше знаю жизнь. Только этот мир не реален — не для меня.

— Что в торбе? — спрашиваю я.

— Нож, — говорит Дайю. — Немного пороха.

— Надеюсь, в водонепроницаемом пакете.

Она не обращает внимания на мои слова.

— И деньги.

— Много? — интересуюсь я.

— Нам хватит.

— Нужно будет купить мне одежду.

— Сперва сойдем с гор.

— Ты сказала, что знаешь дорогу.

— Да. Но идти долго.

Мы оба босиком. Не готовы, но сейчас меня ничто не остановит.

Под долго она подразумевает очень долго. Мы идем несколько часов. Не встречаем никого. Сходим с тропы, чтобы не наткнуться на призраков. Выбираемся из пещеры, идем прочь от горы, через лес и ручьи, однажды взбираемся по трехметровой земляной насыпи. Легче сказать, чем сделать. Только на это мы потратили целый час.

Я хочу, чтобы на мне была одежда, любая, но в общем почти об этом не думаю. Дайю уже видела меня голым; теперь теплее — под солнцем мы обсохли. Я понятия не имею, какой город — ближайший.

В пути мы беседуем. В основном рассказываю я, иногда о Карен, как она ненавидит готовить, и моет посуду, и отправляет меня учиться на рыбный рынок. Как решила открыть мне Австралию. Водила в оперный театр, на прогулку по ботаническим садам, на пляж Бонди — для серфинга. Смеялась, когда я впервые заказал креветок и их подали с головами.

Дайю говорит о жизни с призраками, хотя называет их тенями. Она училась на лекаря, никогда не убивала ножом — до прошлой ночи. Они часто танцуют и поют — больше делать нечего. У нее были любовники, дважды. Один умер, другой поблек. Дети-призраки вызывали у нее грусть. Напоминали о детстве. У нее их не было, как и у остальных «призрачных» женщин.

Она понятия не имеет, что будет делать, вернувшись в реальность.

— Я больше не буду лекарем, — говорит она. — Хватит с меня крови.