Исповедь черного человека

— Вы абсолютно правы, Семен Кузьмич, — сказал Вилен. — Жанна и впрямь покончила с собой. Хотела нам сделать демонстрацию, кровь себе пустить, но не рассчитала силы и ударила себя прямо в сердце. Так оно все и было.

Итак, счет стал уже три-ноль в пользу генерала. «Но тут ведь игра такая, — думал он, — что выигрыш возможен только с сухим счетом, только если все покажут солидарно, что она себя убила, и никто ни слова не скажет против». Оставались Галина и Радий с Владиславом.

— Молодые люди, — обратился генерал к Радию и Вилену. — Я бы хотел поговорить с вами обоими наедине.

Он пригласил их обоих в свой кабинет. Там было мирно, покойно, даже уютно. Тускло поблескивала на столе латунная пепельница, подаренная ему Лаврентием Павловичем лично. В последнее время генерал перестал рассказывать гостям, как раньше, что это подарок Берии, однако и с глаз долой сувенир не убрал. Почтения к хозяину вызывала библиотека — в сорок седьмом конфискованная у врага народа, безродного космополита профессора Шварцмана. Люстра, которую жена за бесценок оторвала в комиссионке в сорок втором, тоже вызывала уважение своим помпезным могуществом.

Генерал намеренно не предложил молодым людям сесть: время дорого.

— Товарищ лейтенант, — обратился к Радию по званию Семен Кузьмич, — значит, вы НЕ видели, что Жанна сама себя убила?

— Нет, не видел! — воскликнул тот. — И я вообще сомневаюсь, что она с собой покончила. У нее не было решительно никакого повода. И потом, Жанна совсем не тот человек, чтобы кончать самоубийством! Абсолютно другой характер. Все это враки и выдумки.

— И я, — поддакнул Владислав, — тоже не верю, что произошло самоубийство.

— Хорошо, я согласен, эти действия для характера покойницы могут быть необычными. Но разговор сейчас не об этом. Одну девушку мы уже потеряли. И теперь вопрос стоит о милосердии. И он звучит так: согласны ли вы потерять и еще одного друга? Вашего товарища, Леру. Ту самую, которую, если вы на нее покажете, заберут прямо сегодня в тюрьму. И которая может получить высшую меру наказания. Или, как минимум, пятнадцать лет лагерей, а значит, мы уже никогда в жизни ее не увидим. И она попросту погибнет.

— А вы о другой девушке подумали? — воскликнул Радий, чуть не бросаясь на генерала. — О той, что умерла? За ее смерть что, никто не ответит? Она так и останется неотомщенной?

— Все так, — смиренно, миролюбиво проговорил Семен Кузьмич, — но могу я попросить вас о личном одолжении?

«Метод кнута с ними может и не сработать, — подумал Кудимов. — Почему бы не испробовать метод пряника?»

— Можете вы заявить в милиции, что все-таки Жанна сама себя убила? Вам это ничего не стоит. Но я-то запомню. И смогу найти способ отблагодарить вас. Вас, Радий, если вы хотите, могу перевести служить из пустыни в Подмосковье или даже в Москву. В Генштаб. Хотите? И вас, Владислав, также продвинуть по службе — вы ведь в Подлипках работаете, у Королева?

Уже одно то обстоятельство, что генерал ведал, где оба молодых человека служат, серьезно свидетельствовало о его возможностях. Владик (более нестойкий субъект, как понял Семен Кузьмич) растерянно переводил взгляд от своего товарища на Старостина.

— И я ведь могу не только дарить и возвышать, — чуть поднажал генерал, — но и наоборот.

— В самом деле, Радий, — неуверенно молвил Иноземцев. — Ведь Жанну все равно не вернешь.

— Не надо так говорить! — вдруг заорал Рыжов. — Не надо, Владик, если хочешь остаться мне другом!

— Послушайте, Радий! — чуть не умолять стал Семен Кузьмич, прижимая руки к груди. — Вы проучились с Валерией пять с половиной лет. Она всегда, я знаю, так хорошо относилась к вам. Неужели вы сейчас отправите ее на поругание? Отдадите в тюрьму?

— Разговор сейчас не об этом, — возразил Рыжов. — Вопрос заключается в том, что вы заставляете нас обоих солгать.

— Да, заставляю, — спокойно сказал генерал. — И вы оба сделаете это. Вы можете, конечно, сказать в милиции правду. И уничтожить тем самым вашу подругу Валерию. Но и я вас обоих, можете быть уверены, не забуду. — Взгляд и голос генерала стали тяжелыми. Друзья невольно отводили от него глаза. — Ты, Радий, спал с Жанной. Тебя загнали в пустыню. Теперь ты вырвался — ненадолго. А можешь, прямо отсюда, уехать в Сибирь. И не в купейном, а в столыпинском вагоне. И тебя в нем уголовнички будут шпарить. Ведь ты, Радий, много пьешь, в состоянии опьянения себя не контролируешь, ведешь антисоветские разговоры, поешь подрывные песни. Десятку я тебе обеспечу, Рыжов! — рыкнул Старостин. — Десятку с конфискацией и поражением в правах!

Радий выглядел пораженно, уничтоженно, и генерал подумал, что он его дожал.

— А ты, Владислав Иноземцев, — резко подался ко второму молодому человеку генерал, — ты бы тоже не улыбался глупо, а над своей собственной судьбой подумал. Как, интересно, организация, где вы работаете, а также партбюро и комитет комсомола поступят, когда станет известно, например, о том, что вы сдавали вступительные экзамены в строительный институт за другого человека? И фактически получили за это деньги: с вас не брали потом плату за жилье. Вы ведь, если разобраться, самый настоящий мошенник, разве нет?

Кровь прихлынула к лицу Владика. Он начал было непроизвольно говорить: «Откуда вы знаете..?» — но потом осекся, сообразил: «Вилен!»

— Хочешь выглядеть мошенником и объясняться по своему персональному делу перед комсомольцами и коммунистами ОКБ-1, а?

— Нет! — отшатнулся Иноземцев.

— Тогда вам ОБОИМ, — нажал генерал, — надо признать, что Жанна убила сама себя. И жена ваша, Иноземцев, ваша Галя, тоже должна показать это. Идите. И позовите мне ее. Одну. Буквально на два слова.

Радий и Владик были потрясены и обескуражены.

А через пять минут из кабинета Старостина вышла, пряча глаза, Галина. Генерал проводил ее в зал, а потом хлопнул в ладоши.

— Итак, товарищи, мы договорились, — констатировал генерал. — Я вызываю милицию. Переговоры и так затянулись.

И Семен Кузьмич шагнул к телефону.

Вместо эпилога

И случилось все так, как планировал, предполагал и организовал генерал.

Прибыла милиция.

Каждый из них дал показания. Нужные показания. Те, что ждал генерал. Их подруга, Жанна Спесивцева, совершила акт самоубийства. Их не ловили на противоречиях. Не устраивали им очных ставок. Не задавали каверзных вопросов.

Может быть, и в дальнейшем их свидетелям задавать не будут — в зависимости от того, как генерал договорится. А он, надо думать, договорится. Он умеет договариваться.

Милиция уехала уже около пяти утра.

Представители закона уехали одни.