Исповедь коллекционера поражений

Именно учебой я и решил заняться, наплевав на уродство, низкий рост, нищету вокруг и отсутствие дорогих и добротных вещей в виде персонального компьютера, современного мобильного телефона, хорошего велосипеда, кроссовок и всего прочего, что могло бы радовать меня каждый день и делать немножечко счастливее. Я начал налегать на учебу, заставив себя полюбить каждый очередной поход в школу. На уроках я стал заставлять себя смотреть в глаза преподавателю, когда тот объяснял материал. Я все старательно записывал и запоминал, вникал и повторял, пытаясь не отвлекаться на посторонние вопросы, чем страдал длительное время.

Давалось мне все далеко не легко. Я проигрывал в первую очередь из-за упущенного и попусту растраченного времени, когда вместо учебы занимался болтовней с друзьями, отвлекался на посторонние предметы, игры и пустое времяпрепровождение. Но, имея на тот момент не малый опыт сражений за высокий рост на турнике, я перенес его в борьбу за успеваемость в учебе. Результаты стали приходить, но не сразу. Оценки все больше росли в значении, средний балл увеличивался. Меня осторожно начинали хвалить учителя. Я постепенно подравнялся с теми, кто всегда учился немного лучше, потом дотянулся и до тех, кто был близок к отличникам. Меня даже отметили на родительском собрании, которое впервые в жизни не посетили мои родители, сославшись на это фразой мамы:

– Там делать нечего! Всегда все одно и то же! Одни разговоры и ходят туда одни и те же!

Потом встрял папа, произнеся то, что обычно приравнивалось к выдержке нашего семейного бюджета:

– Опять будут деньги на что-нибудь вытягивать?

И только бабушка, однажды взяв в руки мой школьный дневник, где обратила внимание на рост моей успеваемости, наконец, заулыбалась и, расплываясь в удовольствии, протянула мне в награду купюру в пятьдесят рублей, сопроводив свой жест добрыми словами:

– Молодец! Заслужил!

Я со свойственным мне с недавнего времени равнодушием посмотрел на эти, огромные для меня, деньги и ответил ей словами человека, по меньшей мере, покорившего мир своими личными достижениями:

– Не надо! Это мой вклад на строительство памятника семейному бюджету!

Ничего из этого не понявшая бабушка наградила меня взглядом откровенно пьяного дедушки, с которым прожила уже почти сорок лет, а потому сроднилась с ним окончательно, как умственно, так и физически. А вот папа отреагировал так, как впервые в жизни можно было видеть от него, а именно с похвалой в мой адрес.

– Моя школа! Мое воспитание!

После чего он выхватил из бабушкиной руки предназначенную для меня купюру и добавил:

– Водички себе на работу куплю.

Как я выдержал очередное поражение? Да никак! Равнодушно, иронично, наплевательски! Я впервые не испытал ничего ни радостного, ни грустного от того, что мои достижения прошли мимо моей семьи и были никем не замечены. А единственным из всех ее членов, кто обратил хоть какое-то внимание на мои успехи в учебе и даже скромно вознаградил меня за них, была моя бабушка. Впрочем, даже она радовалась за меня совсем недолго и уже скоро растворилась в просмотре очередного мексиканского или бразильского сериала прошлых лет.

Все произошедшее совпало с моим выступлением на перекладине во время сдачи нормативов по физкультуре. Я блеснул на глазах, но далеко не у всех, но все же блеснул. Мой многократно выполненный подъем тела в висе был по достоинству оценен только моим преподавателем, который тут же, спустя пару минут, отбросил от себя внезапно навалившуюся радость, разбив ее невидимые возможности реализации моего потенциала. И было это связано, прежде всего, с отсутствием базы для тренировок и создания из показавшего себя мальчика спортсмена. А второй причиной снова был я. Такой нескладный, кривоватый, низенький.

Я снова оценил свою победу так, как оценивают только поражение. Но на этот раз я не стал делать из этого трагедию, просто откинув от себя все мысли о случившемся и решив, что теперь, с этой самой минуты, все то, что я делаю в своей жизни, я делаю только для самого себя. Плевать на окружение, на отсутствие мнения у других, на искажение этого мнения не в мою пользу, на равнодушие и холодность, на неправильные, на мой взгляд, оценки.

Итак, наш поезд прибывал на не очень большую железнодорожную станцию, где меня, маму и сестру встречал наш папа, находившийся там, в том городе, что стоял вокруг этой станции, уже больше месяца. Утреннее августовское солнце начинало потихоньку припекать. Вагон медленно приближался к перрону. Мы уже встали со своих мест и начали, подтягивая за собой наши чемоданы и сумки, медленно протискиваться к выходу вместе еще с двумя парами пассажиров, которые выходили на этой же станции.

Страшная девушка продолжала с грустным видом неподвижно сидеть на своем месте и, почти не моргая, смотрела в окно. Двигаясь мимо в направлении тамбура, я иногда поглядывал в ее сторону. Не знаю, зачем я это делал. Видимо, из-за того, что начал чувствовать в ней что-то родное, общее, объединяющее нас. Ведь оба были страшными, даже уродливыми на вид. И если я уже начинал с этим мириться, пройдя через большую серию неудач, тщательно проанализированных мной, то этой девушке было явно тяжелее только потому, что она должна, по сути своей, относиться к прекрасному полу, а сама таковой не является.

Мне было жалко ее. Даже сильнее, чем самого себя. Я еще несколько раз обернулся в ее сторону, тогда как она продолжала пристально смотреть куда-то вдаль, не поворачиваясь ко мне. Наконец, когда я уже был почти что возле тамбура и должен был вот-вот покинуть этот вагон навсегда, она бросила короткий взгляд в мою сторону. Она посмотрела именно на меня, ни на кого другого, а точно в мою сторону, на мое лицо. Она сделала это очень коротко, отрывисто, за секунду. Посмотрела и тут же одернула свое лицо опять в направлении окна.

Я был ей противен. Противен прежде всего тем, что олицетворял собой для нее точно такого же бедолагу, каким была и она сама. Она больше не радовалась моему кривлянию пред собственным отражением в окне, как порождению отраженного уродства. Она видела во мне именно страшного, очень некрасивого мальчика. Я демонстрировал собой ее вид себя, словно перед зеркалом, как напоминание о личном недостатке. И это было для нее куда большей бедой, чем для меня.

Мы уже не встретились взглядами. Я вышел из вагона вместе с мамой, сестрой и вещами. Нас встречал папа. Он стоял на платформе и улыбался, искренне демонстрируя всем своим видом бескрайнюю любовь к нам. Папа соскучился за те полтора месяца, что жил вдали от нас и без нас. Но так было нужно. Он уехал первым, чтобы подготовить почву или площадку, как сам говорил, для нашего приезда с вещами.

Все началось примерно полгода назад. Наша семья, по каким-то неведомым нам каналам, получила сообщение о смерти одной дальней престарелой родственницы, единственным законным наследником которой, по имеющимся у бабушки документам, был наш дедушка. А он, в свою очередь, отреагировал на это сообщение в свойственной для себя манере и в том состоянии, в котором больше всего любил пребывать, чтобы как можно сильнее нравиться бабушке.

– Да на кой оно мне все надо? – громко, обдавая комнату запахом любимого им духа, прокричал он и добавил: – Пусть забирает – кто хочет! Мне не нужно на старости лет!