Исповедь любовницы Сталина

— Простите за нескромный вопрос: как вам удалось отделаться от жены?

— К счастью, она улетела на Дальний Восток проводить партийную конференцию, ее не будет две недели.

— Скажите, что произойдет, если И. В. узнает, что я с вами встретила Новый год? Его бесконечные нравоучения хуже горькой редьки, они вызывают у меня тошноту.

— Не принимайте все так близко к сердцу, прекратите делать ему замечания, во всем старайтесь потакать. Такого зверя трудно приручить, только смелые, отважные люди берутся за дрессировку хищных зверей: львов, тигров, шакалов, бегемотов и даже крокодилов. Я высказал мысль, которую храню на дне своего сердца. Моя супруга не ведает, что происходит в моей душе.

— Г. М., если вам не нравится Сталин, что заставляет вас так преданно ему служить? Вы — способный инженер, могли бы получить соответствующую работу на заводе, фабрике, в научно-исследовательском институте.

— Когда молодой человек, увлеченный актерством, попадает одной ногой в театр, запах кулис действует на него, как гипноз. Имея незначительный талант, он навсегда остается служить Мельпомене, и его не смущают вечные колеса, рмена городов, невыигрышные роли, плохие гостиницы, скудность бытия. Страстно и убежденно он отдает все силы сцене. — Мой собеседник залпом выпил стакан боржоми. Потом снова продолжил свою полуисповедь — Я, Верочка, родился в степном городе Оренбурге, вспомните «Капитанскую дочку» Пушкина. Добровольцем вступил в Красную Армию, не по принуждению, а по человеческой совести стал в 1920 году на Туркестанском фронте большевиком. Четыре года учился в Московском Высшем Техническим Училище. В 1925 году меня с пятого курса забрали на партийную работу в аппарат ЦК ВКП(б), об этом не жалею. Верочка, родная моя, любимая женщина, вот увидите, придет и наше время! Убедился на собственном опыте, если не ты, так тебя сомнут и не дадут подняться. Надеюсь, что вы оцените мою прямоту, я стремлюсь к власти и непременно своего добьюсь!

— Г. М., для чего вам сдалась эта поганая власть?

— Надоело быть исполнителем чужой воли и никогда не иметь своего собственного голоса.

— Сталин добровольно не уступит свой пост.

— Известно, что дураки не перевелись, властолюбцев на земле больше, чем властителей.

— Оказывается, вы неплохой дипломат!

— Мы с вами должны объединиться в борьбе против И. В. Он дальновиден, умен и как никто хитер!

— Что нам это даст?

— Приведу заурядный пример: вам не по душе опера Ивана Дзержинского «Тихий Дон». Русские композиторы Чайковский, Мусоргский, Глинка, Бородин, Римский-Корсаков — вам ближе. Об этом вы только вполголоса намекнули дирекции Большого театра, и она уже на задних лапках готова выполнить любое ваше желание. В театре имеются серьезные соперницы, одно слово — и они с повышенным окладом переведены на работу в периферийные театры. Вам хочется увидеть спектакли оперных театров Франции, Италии, Англии? Вас немедленно посылают в творческую командировку за государственный счет. Вы живете полнокровной жизнью, и вам не надо думать о завтрашнем дне…

— И за все перечисленные блага я должна щедро расплачиваться своим телом?

— Простите меня, а сейчас вы не платите? Вы увлечены Сталиным? Неужели вы его так крепко любите, что не можете жить без него?

— Г. М., разве вы лучше его?

— В моих жилах течет русская кровь, мои предки — дворяне из старинного рода. Я моложе Сталина на 24 года, готов развестись с женой, она давно уже мне опостылела, мне противно ложиться с ней в постель. Разве этого недостаточно?

К великой радости, нас позвали ужинать. От серьезной беседы я страшно устала, заломило в висках.

В доме тепло, в печке весело потрескивают березовые дрова. Маленков предложил выпить за дружбу. Мне захотелось безудержного веселья, в ресторан, где много света и музыки, к цыганам, кутить, гулять, петь. Мой скучный кавалер словно догадался, о чем я думаю.

— Работникам ЦК ВКП(б) запрещено появляться в людных местах и тем более в ресторанах. Сегодня светлая ночь, хотите покататься на тройках с бубенцами? *

— Конечно, хочу! Кто может отказаться от такого заманчивого предложения?

— Тогда одевайтесь по-зимнему. Кучер-стервец заснул, он выпил один целую бутылку водки. Пойду скажу, чтобы его разбудили и запрягли лошадей.

— Мы не заблудимся?

— С нами поедет охрана, возьмем с собой собак, немецких овчарок.

Дорога шла по краю леса, потом по широкой лесной просеке, мелькали и старые сосны, и молодой березняк, и высокие корявые дубы, одиноко стоявшие на полянах, где недавно срубили лес, но скоро все смешалось в воздухе, в облаках снега. Поднялся ветер. В бешеной пляске закрутились, затанцевали серебристые, золотистые снежинки. Лошади неслись все быстрей и быстрей, они, бедные, тоже ощутили мороз. У меня сдавило дыхание.

— Накатались, В. А., или еще хотите? — сквозь ветер зло прокричал Маленков.

— А вы замерзли?

— Уже поздно, хочу домой, к печке, уж больно озябли ноги.

Хотела ему крикнуть: «Рыхлое, мордастое животное, тебе не изба нужна, а увесистая материнская сиська!» Но я заставила себя сдержаться.

— Начальник, будем назад вертаться? — радостно спросил багрово-рыжий, весь заиндевевший кучер.

— Домой! Домой! Только поскорей! — проревел Г. М.

И опять с новой силой в который раз вспомнились детство, Дальний Восток, Амур, рыбалки, тайга, безмятежная юность, первая любовь, консерватория, композитор Глазунов с его доброй, неповторимой улыбкой. Как все это было давно! Если бы жизненный круг повернулся в обратную сторону и все началось бы сначала — без Сталина, без надоевших вождей, без интриг и сплетен… Из забытья вывел голос замерзшего Маленкова.

Старые, ко всему безразличные женщины помогли нам раздеться. Красные, распаренные морозом и холодным ветром, мы с удовольствием выпили крепкой, на-стоенной на лимонной корочке водки. Взглянули на часы. Оказалось, что через пять минут стукнет Новый 1936 г. О себе не хотелось думать. Я плыла по течению, только не знала, куда плыву.

— Под Новый год друзьям и близким дарят подарки, — сказал весело хозяин. — Верочка, я собираюсь преподнести вам туркменский ковер ручной работа.

— Г. М., дорогой, я боюсь получать такие дорогие подношения. Снова возникнет вопрос, чем и как рассчитываться.

— Пока… добрым отношением!

Мы слушали пластинки. Классическую музыку Маленков не понимал, она его утомляла. В два часа ночи он пошел провожать меня в отведенную комнату. По лестнице поднялись на второй этаж, у дверей Маленков смущенно спросил:

— Разрешите мне остаться?

Происходит завуалированный тори

— Г. М., умоляю вас, не трогайте меня. Быть с вами просто так не могу и не хочу. Дорогой, не обижайтесь, невозможно переходить из одной постели в другую. Получив свое, вы первый станете негодовать и осуждать. Вы знаете, что слухи обгоняют ветер.

— За правдивость суду уважать вас еще больше. Верочка, вы мой оракул! Я терпелив, умею ждать, надеюсь, что когда-нибудь я все-таки добьюсь вашей благосклонности.

— Кредитору не полагается заранее выдавать вексель.

Когда он вышел, задумалась, почему надменный, скрытный, ловкий и малоразговорчивый Маленков в первый же вечер раскрыл душу, наизнанку вывернул нутро? Откуда такое бесстрашие? Отныне и я стану такой. Каждого начну скручивать, получать как можно больше, а взамен ничего не давать, отделываться надо обещаниями, вселять маленькую надежду. В одно и то же время назло им всем стану требовательной и недоступной, ласковой и холодной, величественной и неподкупной.

Проснулась в 11 часов утра. На дворе яркое солнце. Метель улеглась. Кругом чудесная деревенская тишина. Чистенький, нарядный, коротконогий Маленков читает в гостиной газеты, просматривает журналы, делает выписки. После долгих переговоров отправились на прогулку. Снег, отливающий белизной, слепит глаза. По дороге Г. М. учил меня уму-разуму:

— Бойтесь и не доверяйте Сталину. У него нет сердца, он никого не щадит. Не моргнув глазом, раздавит душу сапогом. Забыл сказать: И. В. серьезно увлекся еще одной певицей, на сей раз еврейкой — Натальей Дмитриевной Шпиллер. Мне сообщили, что она была у него несколько раз. Говорю не для того, чтобы причинить лишнюю боль. Знайте, Сталин — не вечен, мы все смертны, одних могила раньше поглощает, других позже.