Исповедь любовницы Сталина
Шрифт:
Лакоба изо всех сил сдерживался, но при последних словах И. В. схватился за оружие. К нему бросилась с отчаянным криком перепуганная Назия. Она спасла жизнь Сталину и тем самым предотвратила преждевременную гибель любимого человека. Побледневший Сталин прошептал:
— Из-за сущей чепухи вышел у нас ненужный спор…
Лакобу арестовали. К нему применялись чудовищные, самые изощренные пытки. Я читала протоколы допросов. Старший следователь по особо важным делам Шейнин писал: «Н. А. Лакоба сознался в том, что был завербован английской разведкой и что является резидентом в Закавказье». Когда-то Сталин считал его своим другом, одним
— На коленях, собака, проси прощения. Сознаешься в преступлениях, назовешь сообщников — будешь жить. Ты знаешь, я не люблю повторять одно н то же.
Мужеству абхазца позавидовали даже следователи. В основном трусливые люди, они видели все на своем веку. «Если подсудимый молчит, значит, у него имеется желание остаться без языка». Лакоба плюнул в лицо Сталину, сказал ему:
— Ты, Джугашвили, хуже вонючей свиньи, ты ненасытный шакал, я проклинаю тебя и весь твой поганый род!…
Медленно отчеканивая каждое слово; Сталин тихо прошипел:
— Вырвите негодяю язык, отправьте в одиночку, лечить его не надо, кормить запрещаю, наденьте кандалы, ручные и ножные, пить давайте в любом количестве только соленую воду. Ежедневно приносите самую изысканную пищу, пусть смотрит и облизывается. Расстрелять Лакобу успеем, убежать от нас нельзя, пусть постепенно околевает.
По приказу Сталина в Москву привезли под конвоем Назию с сыном. Жена Лакобы отказалась дарить благосклонность И. В. За это ее держали 2 месяца под следствием. 60 дней не давали спать: в камере, где она содержалась, круглые сутки горел яркий свет. От Назии требовали письменного признания, что они вместе с мужем выполняли задания английской разведки. Молодую женщину били, пытали, обнаженную кололи английскими булавками. В камеру к ней втолкнули сына, седой мальчик из окровавленного рта выплевывал зубы. В тот день ему исполнилось 14 лет. Сына Лакобы расстреляли на глазах у матери. Назия умерла под пытками…
Н. А. Лакоба и его семья посмертно реабилитированы. В Сухуми, столице Абхазии, имеется улица, названная его именем. В самом центре города, рядом с Ботаническим садом, возвышается памятник с высеченными словами «Несгибаемому болыпевику-ленинцу Нестору Аполлоновичу Лакобе».
На скачках первое место занял правнук дяди Вахтанга, юбиляр пришел третьим. Меня попросили вручить призы. На трибуне увидела Тухачевского с Ниной Евгеньевной, Бориса Пильняка, Киру Андронникову, поэта Александра Безыменского, которого всегда избегала.
Ночью позвонил Сталин, сказал, что освободится только в первых числах августа. Какое счастье! Месяц я могла самостоятельно распоряжаться своим временем. Сопровождающие Алеша Бугров и Арсентьев остались в Москве, я не знала, что бйи арестованы.
Пильняк с юмором относился к ухаживаниям Лакобы. Экстравагантная Кира устраивала ему душераздирающие сцены. И несмотря на это, он готов был развестись с женой и даже дети не были помехой. В их отношения пытался вмешаться занудный большевик Безыменский. Борис не мог сдержаться и ответил ему в моем присутствии:
— Александр Ильич, в жизни вы пресмыкательное существо, в поэзии — жалкий, назойливый червь. А почему вы лезете в чужие дела? Мы разберемся без сопливых, лучше напишите пьесу-драму «Пиф-паф, ой-ой, убегает зайчик мой», и чтобы непременно стрельба была.
Глотая обильную слюну, Безыменский
плаксиво изрек:— С вами, Пильняк, я больше не знаком, за публичное оскорбление мы заставим вас ответить. Найдем управу и накинем стальной намордник.
Тухачевский помирил Киру с Пильняком, накануне отъезда они, держась за руки, мирно прогуливались по набережной. Кира Андронникова нежно простилась с Борей. На ступеньках вагона она сказала:
— Верочка, я оставляю Борю, своего большого ребенка, на ваше попечение, берегите его, уж больно он неустойчивый.
С ее отъездом Пильняк оживился. Он любил, знал и понимал природу, чувствовал ее, распознавал запахи, без компаса ориентировался в лесу^
Мы пошли к морю, напрокат взяли лодку. Нежное обаяние теплой ночи, захватило нас. Борис нарушил молчание:
— Верочка, хорошо все-таки жить на свете, плыть, мечтать, возле себя ощущать молодую красивую женщину! — он лежал с закрытыми глазами. — Я люблю смотреть, когда грудь, словно парус, натягивает ваше платье.
Пильняку можно простить любой комплимент. Мы лежим рядышком. Слабое покачивание лодки уютно нас баюкает. Легкие ночные звуки не мешают наслаждаться покоем. Почувствовала, как растет во мне умиление, радость бытия, захотелось распахнуть сердце для любви, отдать свои мысли, тело, жизнь…
— Я хочу вас, Верочка! трудно здоровому мужчине сдержать порыв, когда около него словно на подносе желанная женщина. — Пильняк вплотную придвинулся, его сильные руки коснулись моего тела.
— Боренька, не стоит нарушать идиллию и неповторимость сегодняшней ночи! Лучше что-нибудь расскажите! Вы так много знаете.
Здесь уместно привести устные, никогда не публиковавшиеся рассказы Бориса Пильняка.
«Я начал собирать материал о народниках, меня заинтересовала жизнь Плеханова (Бельтова). Георгий Валентинович — один из немногих бескомпромиссных русских интеллигентов, человек с энциклопедическими знаниями. В эмиграции он прожил целую эпоху — 38 лет, а умирать отправился в Россию, вероятно, трудно русскому человеку жить на чужбине. В Питере он пробыл недолго, поезда туда ходили с большими интервалами. На попутной грузовой машине я поехал в Петроград. Паломничество к Плеханову было несусветное. Со мной он говорил два часа, мысли и взгляды свои скрывать не умел и не хотел.
— Удивлен, что задаете глубоко осмысленные вопросы, — сказал Г. В.. — Я ведь отстал от России и совсем не знаю современных писателей, рожденных нашим смутным временем.
К моим прошлым привязанностям прибавилась еще одна: полюбилась крохотная книжечка стихов Анны Ахматовой «Четки». Послал ей благодарственное письмо, но не знаю, дошло ли. Почти все стихи из этого сборника знаю наизусть. У меня случайно оказалась только что вышедшая вторая книжка Ахматовой «Белая стая». Не задумываясь, подарил ее Плеханову.
— Весьма тронут, не хочу оставаться вашим пожизненным должником, завтра приходите пораньше, я приготовлю для вас любимые работы, написанные мною между 1906–1911 г.г.
Пришел в назначенный час, у Плеханова врачи, они настоятельно просят его не беспокоить. Г. В. меня узнал, попросил немного подождать.
— Заходите, пожалуйста, очень рад, что пришли. Налейте себе горячего чаю, кажется, на столике остались сухарики, немного меда, ломтик лимона. Не обессудьте, к сожалению, из провизии ничего больше нет, наступили ужасные времена, кончатся ли они когда-нибудь?