Исповедь «вора в законе»

— Аня.

…Мы попали на фильм «Трансвааль в огне». Пока шла картина, я не столько смотрел на экран, сколько на Розу, любуясь ею и чувствуя, что с каждой минутой все сильнее влюбляюсь. Она, конечно, это заметила, и время от времени я тоже ловил глазами ее мимолетный застенчивый взгляд.

После кино все вместе зашли в кафе. Поужинали. От вина Роза с Аней наотрез отказались.

Вот так я познакомился с Розой Татаркой — первой своей любовью. Была она на два года моложе меня, жила с матерью на Комсомолке, возле трех вокзалов. После седьмого класса учиться не стала и вместе с подругой занялась карманкой. Внешне обе походили на школьниц и, увидев этих милых подружек, вряд ли кто-нибудь мог подумать, что они воровки.

Впрочем, Розе было с кого взять пример. Ее сестра, двумя годами постарше, уже сидела за воровство в тюрьме, мать, если мне не изменяет память, работала в торговле. Правда, как потом узнал, карманное дело Роза постигала сама, начав с «верхушек» — хозяйственных сумок.

Я был без ума от этой девушки. Она тоже меня полюбила и тоже первой любовью.

Поняв, что без нее и дня не могу прожить, от Шанхая и Блюмки я переехал на «блатхату», которую снимали Роза и Аня. Здесь оказалось «тихо» — у милиции хозяйка была вне подозрений и как-то смогла убедить участкового, что пускает к себе на квартиру только людей «порядочных».

Таких чувств, такой радости и такого душевного взлета, как за эти несколько недель, пролетевших в одно мгновение, я еще не испытывал. По вечерам мы с Розой ходили на танцы, гуляли по темным аллеям парка, объяснялись в любви, говорили, что будем до гроба верны друг другу, я осыпал ее страстными поцелуями. Спали вместе, и хотя для меня это было мукой, лишить чести любимую девушку я не посмел. В то время мораль была другая — не то, что нынче. Тронешь девушку, пока ты на ней не женился, значит, опозоришь ее перед людьми. И хотя мы были ворами, нравственных устоев и в этих делах держались твердо. Я не смогу согласиться с теми писаками, которые, не нюхав тюремной баланды, утверждают, будто нас сводили с рупесницами — воровскими проститутками — и мы уже в четырнадцать лет были развращены. Может, сейчас так, а тогда этого не было.

Сильная, настоящая была у нас с Розой любовь. Хотя успевали мы не только обниматься да миловаться, но и «работать». И вот что интересно, работали отдельно, как-то стыдно было друг перед другом.

По утрам я, как и прежде, с Шанхаем и Блюмкой держал «трассу» возле Перовского рынка или «обслуживал» электрички. А Роза с Аней отправлялись на Домниковку, на Сретенку, где магазины были заполнены приезжими, либо «трудились» в крупных универмагах — Петровском пассаже, ЦУМе, Щербаковском. Не обходили вниманием и Столешников переулок.

Но у воровского счастья век недолог, на каждом шагу подстерегает тебя опасность, каждую минуту надо быть начеку. Расслабишься — конец всему…

Однажды, когда мы с Розой лежали, нежно обнявшись, кто-то постучал в окно. Вначале подумали: свои — Шанхай или Костя Галоша, приятель Ани. Но оказалось — милиция. Хозяйка очень не хотела открывать, говорила, что у нее здесь все свои. Но что могла она сделать. Нас троих — Розу, Аню и меня посадили в машину и отвезли в райотдел. Я назвался было Володькой Типошиным (Хитрым) из Малаховки — была у нас с ним такая договоренность. Но пришел начальник угрозыска, который Хитрого знал как облупленного, и моя легенда провалилась. Тогда ведь «опера» больше ногами топали и знали своих «подопечных» в лицо. А некоторые опытные профессионалы, как, например, воскресенский Венгеровер, могли запросто прийти в милицию и поговорить за жизнь.

«Пришить» конкретное дело они мне в этот раз не смогли. Обошлось тем, что взяли подписку о выезде из Москвы в течение двух часов. И еще — сняли отпечатки пальцев.

Что же касается Розы и Ани, милиция, не имея к ним никаких других претензий, решила припугнуть девочек за «безнравственность». Не дожидаясь утра, послали машину за их матерями (отцов у обеих не было). Тогда я впервые увидел Розину маму — дородную, с красивым волевым лицом, смуглую женщину лет пятидесяти.

Когда выходили из милиции, Роза сказала ей по-татарски, что мы любим друг друга и хотим пожениться.

— Любите себе на здоровье, — резко ответила ее мать по-русски, чтобы понял и я. — Но замуж пойдешь по закону, когда восемнадцать исполнится.

Ответила она так, скорее всего, под впечатлением взбучки, полученной в милиции. Ее, как и мать Ани, отругали за то, что дочь ночует в сомнительной компании, и предупредили об ответственности, которую несут родители за своих несовершеннолетних детей.

В то время слово «профилактика» не склонялось еще на все лады, как сегодня. Но результатов умели добиваться. Потому что милицию, как я уже говорил, боялись. И еще потому, что в своем большинстве в ней работали люди добросовестные, да и спрос с них был, видимо, строже. Во всяком случае, такое впечатление сложилось у меня — человека, который и в ту пору и много позже частенько имел дело с работниками милиции и вправе сравнивать.

…Лето кончалось, а вместе с ним — волнующие свидания с Розой, о которых и сегодня вспоминаю, как о самых светлых минутах своей непутевой жизни. В августе Розу с Аней задержали за карманную кражу в ЦУМе и отправили в «Матросскую тишину». Несколько раз я заезжал к ее матери, чтобы дать деньги на передачу. Потом был суд. На него я тоже пришел, хотя это было и рискованно. Но так хотелось увидеть свою любимую перед неминуемой разлукой.

Девушкам, учтя их возраст и то, что попались впервые, дали немного — по полтора года лишения свободы.

Через три месяца на Каланчевке во время «работы» поймали с поличным и меня. Никакие уловки не помогли, тем более, что я уже дважды давал подписку о выезде, продолжая жить в Москве.

Меня, как и Розу, приговорили к полутора годам. Из Таганской следственной тюрьмы отправили в «пересылку» на Красной Пресне, а уже оттуда — в поселок Мумра под Астраханью — одно из бессчетных учреждений ГУЛАГа.

На этапе, в промерзшем «телячьем» вагоне, стуча зубами от холода, я снова и снова вспоминал о Розе. Подсчитывал, что, когда выйду на свободу, мне уже будет девятнадцатый год, а ей почти семнадцать. Может быть, ее мама и разрешит сыграть свадьбу.

Но этим моим мечтам так и не суждено было сбыться. И хотя роман с Розой имел продолжение, до свадьбы дело так и не дошло. Были короткие, между отсидками, встречи — пылкие, сладостные. Однако превратности воровской судьбы так и не позволили нам, любившим друг друга сильно и нежно, создать семью.

На допросах и между допросами. «Если ты наш — докажи»

Целых три дня меня никуда не вызывали. Иван Александрович видно крутился, как белка в колесе, разматывая вместе с «операми» кражу из церкви.

С Лехой, несмотря на разницу в возрасте, мы стали почти друзьями. Я рассказывал ему кое-что из своих приключений, о законах, о «новых» ворах.

Внешне он был грубоватым, но, как я убедился, уважал справедливость. И этим мне нравился.

Камеру мы с Лехой надежно держали в своих руках. Фраер тоже старался быть «своим человеком», иной раз даже с излишним усердием. Я хотел одного — чтобы в этой душной, прокуренной, изолированной от внешнего мира клетке все решалось по справедливости. Так, как было заведено у нас, старых воров.