Исповедь

ОКНО

Дни идут, ползут устало… Сердцу все равно! Просто ты не понимала — Распахни окно! За зеленой скучной ставней Сердце обретет Для затворницы недавней Радостный полет. Вверх за стаей голубиной Вьется легкий путь, И себя на миг единый В небе позабудь. Не умеет только тело, А душа б могла!.. Сердце! Сердце! Голубь белый! Два больших крыла!.. 8 июня 1921

«В твоих словах, в твоих вопросах…»

В твоих словах, в твоих вопросах к живому сердцу мы идем… И вновь цветет дорожный посох неувядающим цветком. Но вновь перед открытой дверью стоит, проникнуть не спеша, поддавшись своему неверью, неоткровенная душа. А там, а там все небо в звездах, глубокий, синий водоем. И дышит ароматный воздух едва пролившимся дождем… А там, а там — нетленных лилий благоуханные поля, и роем лебединых крылий покрыта вешняя земля. Когда ж прочтет небесный свиток неотвратимая мечта, и сердца радостный избыто к заставит говорить уста. 24 июня 1921

«И все зовут, зовут глухие голоса…»

Евгению Архиппову

И все зовут, зовут глухие голоса… О камни острые изранены колени, еще не пройдены последние ступени широкой лестницы, ведущей в небеса. Широкой лестницы… Ее во сне Иаков взыскующей душой восторженно прозрел… Но как мне угадать положенный предел? И отчего мой путь с твоим неодинаков? Весь в золоте и пурпуре твой сад лежит внизу, как драгоценный камень. Деревьев осени — благословенный пламень и Божьим солнцем полный виноград. Блаженны кроткие. Они приемлют землю, с полынью горькою вдыхая сладость роз, они сбирают сок взращенных лоз… Но я такой земли для сердца не приемлю. И слаще для него небесный терпкий мед душевной глубины в ее обличьях жадных… Я не вкушу от гроздей виноградных доколе Царство Божье не придет. 26 июня 1921

ЛЮБОВЬ

В огне душа и с духом слита плоть — в безмерности — не хочет поцелуя… И ангелы запели: «Аллилуйя». «Любовь», — сказал Господь. 14 июля 1921

Ф. А. В.

Год прошел, промелькнул торопливо… Много были вдвоем. Подожди, мы поймем, отчего мы на миг стали рядом, и зачем на пути сиротливом быть надо минутам коротким задержаться, и образом четким лечь в стихах… И когда нам придется расстаться, вспоминая об этих часах, будем радостно мы улыбаться. Только ты не забудь, — как и я уж теперь не забуду, — прикоснулись мы к чуду, увидали мы путь, — не забудь! Не забудь! И к вершине поднимешься скоро. Помнишь белые своды собора? На амвоне Лик Пречистой на темной иконе, и строго к небу подняты тонкие руки, а над Нею венком голубым легкий дым? Там зажгу я высокие свечи в память светлых часов, в память ласковых слов и негаданной встречи рука об руку здесь, у порога разлуки. 14 июля 1921

«Меч не опущен в руках Херувима…»

Меч не опущен в руках Херувима, сторожа райских ворот. Божья обитель для грешных незрима, сердце как лед. Долгие ночи бессонного бденья… Только никто не постиг долгих ночей и тоски, и сомненья, слезный, горячий родник… Крепкой тоски нерушимы вериги… В сердце — тяжелый обет. Господи. В вечной незыблемой книге сердце искало ответ… Сердце ненужное, темное, злое, знавшее боль от стыда. Даже свеча пред святым аналоем гасла всегда. Что же случилось? Как белая стая, в сердце раскрылись цветы… Келья от света совсем золотая… Господи, Господи — Ты. Разве я снова Тобою любима? Разве сомненья ушли? Крылья Господни простерты незримо… Меч огнецветный в руках Херувима тихо коснулся земли. 15 июля 1921

ПИСЬМО

И возгласил: «Девица, встань»

Евангелие Луки, VIII, 54.

И пришло оно в черном конверте, на печати неровный сургуч… Ты — Один, Ты велик, Ты могуч, Ты сильнее обманчивой смерти. Не давай ни открыть, ни прочесть. Измени эти грустные строки, Ты ведь знаешь, мы все одиноки, — отврати эту скорбную весть. Помнишь, помнишь ли дочь Иаира. Вспомни чудо свое, улыбнись. Ты сказал ей, коснувшись: «Проснись». И она пробудилась для мира. Ты не хочешь, не ведаешь зла. Помоги нам не веровать смерти. Распечатала. В черном конверте только слово одно: «Умерла». 15 июля 1921

«То было раньше, было прежде…»

То было раньше, было прежде… О, не зови души моей. Она в разорванной одежде стоит у запертых дверей. Я знаю, знаю — двери рая, они откроются живым… Душа горела, не сгорая, И вот теперь, полна до края осенним холодом своим. Мой милый друг! В тебе иное, твоей души открылся взор; она — как озеро лесное, в ней небо, бледное от зноя и звезд дробящийся узор. Она — как первый сад Господний благоухающий дождем… Твоя душа моей свободней, уже теперь, уже сегодня она вернется в прежний дом. А там она, внимая тайнам, касаясь ризы Божества, в своем молчанье неслучайно и в трепете необычайном услышит Божии слова. Я буду ждать, я верить буду, что там, где места смертным нет, другие приобщатся чуду, увидя негасимый свет.

«Пускай душа в смятеньи снова…»

Пускай душа в смятеньи снова… Веленья духа ты твори… Ведь до сих пор ты не готова, Еще в тебе не стало слово Преображенным изнутри, Затем, чтоб радостно и молча В нем светлом воссияла ночь. Ты все в какой-то жажде волчей Души не хочешь превозмочь. Зачем она. Минуло пламя Тревожны жадные уста, А легкий дух, он вместе с нами Глаголет вечными словами, И глубина его чиста. Кого зовешь? Врага ли, друга ль? Стихии трепетной не тронь, Пусть сам Господь раздует уголь, Преображающий огонь. 18 июля 1921

«Так величав и так спокоен…»

Так величав и так спокоен стоит в закате золотом у Царских Врат небесный воин с высоко поднятым щитом. Под заунывные молитвы, под легкий перезвон кадил он грезит полем вечной битвы и пораженьем темных сил. В лице покой великой страсти… Взлетя над бездной, замер конь… А там внизу в звериной пасти и тьма и пламенный огонь. А там внизу мы оба рядом, и это путь и твой и мой; и мы следим тревожным взглядом за огнедышащею тьмой. А Он вверху, голубоглазый, как солнце поднимает щит… И от лучей небесных сразу земная ненависть бежит… Любовью в сладостном восторге печальный путь преображен… И на коне Святой Георгий, и в сердце побежден дракон. 19 июля 1921

«Два крыла на медном шлеме…»

Два крыла на медном шлеме, двусторонний меч. А в груди такое бремя несвершенных встреч. Но земных свиданий сладость потеряла власть, — он избрал другую радость — неземную страсть. И закованный, железный твердо он пошел над кипящей черной бездной всех страстей и зол. Сам измерил все ступени, не глядя назад, он склонил свои колени лишь у царских врат. И венец небесных лилий возложила та, чьих едва касалась крылий строгая мечта. Но, склоняясь пред Мадонной, вспомнил он на миг в красной шапочке суконной милый детский лик. То — она еще ребенком. Все сады в цвету. Как она смеялась звонко, встретясь на мосту. Но в раю земных различий стерты все черты. Беатриче, Беатриче. Как далеко ты. 20 июля 1921

«И вечер стал. В овальной раме…»

И вечер стал. В овальной раме застыла зеркала вода. Она усталыми глазами в нее взглянула, как всегда. Волос спустившиеся пряди хотела приподнять с виска. Но вот глядит, и в жутком взгляде и крик, и ужас, и тоска… Тоска, тоска, а с нею вещий, неиссякающий восторг, как будто вид привычной вещи в ней бездны темные исторг. И видит в зеркале не пряди, не лоб, не бледную ладонь, а изнутри в зеркальной глади растущий в пламени огонь. Душа свободна. Нет предела, и нет ей места на земле, и вот она покинет тело, не отраженное в стекле. Священной, непонятной порчи замкнется древнее звено, и будет тело биться в корчах, и будет душу рвать оно. Но чрез него неудержимо несется адских духов рой… Пройди, пройди тихонько мимо, платком лицо ее закрой. Людским участием не мучай. Как сладко пробуждаться ей из темной глубины падучей среди притихнувших людей. 20 июля 1921