Исправляя ошибки
Шрифт:
Договорить она не успела. Толчок телекинеза отбросил ее назад, едва не впечатав в стену, и слух заполнил крик ярости. Высокая, грозно сотрясающаяся фигура, нависла над нею.
Генерал подняла голову. Ее глаза — изумительный темный бархат на белом снегу лица — спокойно встретили его бессильный вызов. Вот он — тот, кто убил ее любимого; кто и в самом деле похитил ее ребенка, и ныне держит Бена в плену собственных страстей, истязая день ото дня куда более жестоко, чем привык истязать других.
Он вскинул руку, нелепо увлекая наручником и вторую (все же, браслеты на запястьях ощутимо ему мешали). Лея отвечала тем же, как бы перехватывая его удар. Со стороны могло показаться, словно оба они натолкнулись на что-то невидимое.
Так они и застыли в беззвучном телекинетическом противостоянии, не
Лея победоносно улыбнулась.
— Видите, до чего вы докатились. К чему вас привел путь Тьмы, который по своей природе является путем обмана. Вы, быть может, и получили доступ к тем чувствам, которые открывают могущество Темной стороны. Но обуздать себя, свои страсти вы не в силах, не способны собрать себя в кулак. Стоило ли это жизни вашего отца, Рен? Не отвечайте мне, скажите только себе самому. Вы не выдержали экзамен. Темная сторона заставила вас заплатить требуемую цену, но она не дала и не может дать того, что вы ищете. Не может по одной простой причине: вы ей не принадлежите.
А что же Кайло? Мысль о том, что генерал Органа сумела забраться в его голову, пока он пребывал во сне, и беспрепятственно узнать о самых глубинных его страхах, явилась для него верхом стыда. Иначе как может быть, что она сейчас стоит перед ним в позе беспрекословного торжества и говорит, не таясь, то, чего он сам для себя не решался признать?
Растерянный и подавленный, он застыл у стены со стеклянным взглядом и, похоже, вовсе не слышал ее голоса, продолжая лишь произвольно трясти головой, повторяя себе под нос: «Нет, неправда… так не может быть…» И чем чаще и громче его губы произносили бесполезное это заклинание — тем яснее он понимал, что все сказанное матерью является тяжелой истиной, и что — более того — он сам давно знает об этом. Сразу же, как только тело отца скользнуло вниз, в пустоту, сын следом упал на колени, сломленный в одну секунду, уже тогда осознавая, что реальность обманула его ожидания. Он пошел на жертву, уничтожив не только Хана Соло, но и свой покой, саму свою душу — и все оказалось напрасно. Единственное, чего он добился — это доказал самому себе, что по-прежнему никуда не годится.
— Сядь, — грозно приказала Лея.
И он, позабыв гордость, покорно опустился на край своей койки.
Теперь уже она возвысилась над ним — крохотная пожилая женщина над молодым и сильным, хотя и тронутым ранением мужчиной почти вдвое выше ее — она добилась того, что ее положение позволяло ей диктовать свою волю и обращаться к нему уже на «ты», без формального тона.
— Послушай, мальчик, — сказала она холодно и, ухватив его за подбородок, заставила смотреть на себя. Такие же глаза; такой же взгляд. Лея, словно в зеркале, видела себя саму. — Уж кому-кому, а мне хватит твердости, чтобы совладать с тобой. Я потеряла родителей, множество друзей, родного брата и единственную свою любовь, но последнее, что у меня еще осталось, я никому и ничему не отдам. Даже тебе, Палач Первого Ордена, последователь Вейдера, хорошенько это запомни. Я вырву из тебя зло, чего бы мне это ни стоило, вытравлю, выжгу его напрочь. Ты вернешь мне сына, даже если вернуть других, вернуть Хана уже не в твоей власти.
— Как вам угодно, генерал, — собрав остатки гордости, Рен попытался взять себя в руки и говорить ровно. — Пока я вынужден признать, что нахожусь целиком в вашей власти. А поскольку ваше правительство пребывает в неведении относительно моего пленения — а оно, очевидно, ничего не знает, иначе нам с вами не пришлось бы так живо беседовать сегодня, — стало быть, вы вольны поступать с пленником без оглядки на законы Республики, исходя только из собственного усмотрения. Но запомните и вы хорошенько, если только мне доведется выйти на свободу, я тотчас же убью вас. Не успокоюсь, пока не убью. Сам, своими руками.
Она невозмутимо кивнула:
— Не сомневаюсь.
Это была война, которую она обязана выиграть, или проститься с жизнью. Любой ценой, любыми усилиями изгнать из его души беса — того, что скрывается от праведного света за черной металлической маской. Причем, сделать это она должна в самое ближайшее время; как можно скорее разделаться с ним, пока
он без своей маски, без своей силы — обнажен, открыт, беспомощен и отдан судьбой ей на милость.Она не заметила, как, склонившись над самым его лицом, уже занесла руку для удара. В темноте ее взора сверкала чистая, как хрусталь, ненависть — не к юноше, сидевшему напротив, но к тому, что глядело на нее его глазами. Она была дочерью Вейдера; не от отцовской ли природы идет ее странная убежденность, что Тьма не только способна, но и обязана служить Свету; что только в этом ее первостепенная цель, назначенная бытием?
Секунда — и в холодной, стерильной тишине медицинского бокса раздался резкий звук пощечины.
Юноша, до последнего не ожидавший удара, принял его на себя в полной мере, даже не попытавшись отстраниться. Его голова откинулась в сторону, волосы разметались по лицу.
Когда сын вновь взглянул на Лею, та, ошарашенная своим поступком не меньше, чем он, увидела, что его бледная щека покраснела, и что Кайло почему-то улыбается, хотя на ресницах его и блестят слезы обиды: «Браво, генерал! А еще говорят, что среди Сопротивления не принято избивать военнопленных».
Лея отпрянула, ей стало не по себе — так, словно она увидала призрак. Однако просьба о прощении, уже было готовая сорваться с губ, так и осталась невысказанной, смущенная единственной мыслью — теперь Кайло Рен, убийца и предатель, наверняка не усомнится в том, что она не пощадит его.
— Оставьте меня, — вдруг попросил он тихо и даже жалобно. Его руки дрожали, прикрывая место удара, как нечто постыдное. — Умоляю вас, генерал, уходите, убирайтесь отсюда прочь!
Он взметнулся на ноги, и только тогда мать к своему ужасу заметила, что теперь не только пострадавшая щека, но и все его вытянутое, изуродованное красновато-черным ожогом лицо полыхает огнем хаоса — нет, не того Хаоса, что является отправной точкой Темной стороны, а хаоса в исконном, более широком и обыденном понимании, иначе говоря, мучительного беспорядка, которым полнилось его существо.
— Уходите, ну! Вон, пожалуйста!..
Он и молил, и приказывал одинаково исступленно. Так что, трудно было понять, чего больше в его словах — душевной боли, или бешенства.
Попятившись, Лея оказалась у двери и, вызвав охрану, попросила выпустить ее.
Она еще не знала, не могла понять, чего добилась таким внезапным и упорным нападением — приблизилась ли она сегодня к своей цели, или наоборот, только больше отдалилась от нее. Но сердце болело невыносимо, и вместе с этой болью внутри крепла изумительная уверенность, что если ей удалось всколыхнуть у Кайло Рена чувства, хотя бы близкие к тому, что сейчас испытывает она сама — значит, все, что она сделала, было правильно.
Комментарий к IX
Ну… не знаю. Попыталась художественно обыграть признание актрисы Кэрри Фишер, согласно которому она дала Адаму Драйверу пощечину при первой встрече. Хотя честно говоря, этот тонкий намек во многом по-прежнему за гранью моего понимания.
========== X ==========
Поразительный факт, который, кажется, никто не сумел бы объяснить. После встречи с матерью — да, с матерью, окончательно утвердился он; потому что в мыслях, хотелось ему того, или нет, генерал Органа все еще оставалась его родительницей — Кайло окончательно пробудился от апатии, принявшись вдруг рассуждать так энергично, что любой удивился бы. Впрочем, даже эти усиленные раздумья были поначалу рваными, обрывистыми, и не имели никакого фактического смысла, что, в целом, отвечало свойствам порывистой натуры Рена и его нездоровой привычке не доводить до конца ни одного дела, за которое он возьмется.
Юноша мерил комнату широкими, скачковатыми шагами, нисколько не обращая внимания на слабость своего тела и глухую, ноющую боль в боку, которая возникла тотчас при малейшей нагрузке. Он то и дело тер ладонями глаза и зарывался пальцами в спутанные свои волосы, так что со стороны могло бы показаться, словно он вот-вот готов заплакать. Однако это впечатление было ошибочным. Он еще не впал в отчаяние; он злился — причем, вряд ли злился на кого-то или на что-то конкретное; скорее уж на саму ситуацию, в которой поневоле оказался. И эта злость его пока еще носила характер четкого, упрямого отрицания.