Исправляя ошибки

— Ты опять паясничаешь, — отозвалась Лея с раздражением.

Ну с чего он взял, что его слабость должна ее обрадовать? Почему думает, что единственное ее желание — это сломить его дух? Глупый эгоистичный мальчишка! За кого он ее принимает? Или это следствие службы у Сноука — видеть в каждом потенциального палача?

«Впрочем, так ли он не прав?» — вдруг спросила генерал сама себя. Разве она не испытала облегчение, когда поняла, что убийство отца надломило его душу и покалечило разум; что отныне с ним, ослабевшим, ей будет проще совладать? Если она не хотела сломить его, зачем насильно вторглась в его мысли, пока Бен находился без сознания? Если не хотела, чтобы сын видел в ней тюремщика, почему держит его в неволе, в цепях, почему позволяет ему сходить с ума в одиночестве внутри этой клетки, пока сама точно так же сходит с ума снаружи?

Приходилось признать, все, что она делала (или полагала, что делает) во благо, приобрело самый отвратительный оборот.

Она поднялась на ноги и немного приблизилась. Однако Кайло, даже если почувствовал ее шаги, то никак не отреагировал.

— Я знаю, кто может тебе помочь. Ты и сам это знаешь. Сноук убьет тебя, как только поймет, что ты для него бесполезен, а Люк…

Бен рывком развернулся.

— Когда я вновь встречу Люка Скайуокера, вы, генерал, лишитесь брата. Или сына.

Столь бурная реакция заставила Лею вздрогнуть.

— Почему? — спросила она с горечью. — Что твой дядя сделал тебе? Зачем тебе нужна его смерть?

— Не спрашивайте меня… спросите у самого магистра, если встретитесь с ним. Интересно, решится ли он смотреть вам в глаза после всего, что случилось…

— Случилось — что? — генерал в испуге поджала губы.

— Не притворяйтесь, будто вам ничего неизвестно! Вы должны знать, что он сделал со мной, кем себя возомнил… без вашего дозволения он не решился бы на эту авантюру.

«Сделал с ним? Что и когда? Какая авантюра?» Сердце генерала Органы наполнилось ужасом непонимания.

Кайло угадал ее чувства — и на его лице забрезжила та самая фамильная кривая усмешка, доставшаяся сыну от отца, которая сейчас, в слабом ночном освещении, казалась особенно пугающей.

— Какая удача! Значит, вы ничего не знаете? О нет, я не стану рассказывать. Но безумно хочу оказаться рядом с вами и с вашим братом, когда ему придется поведать вам все самому.

Внезапно Лея испугалась — уж не бредит ли он?

— Возможно, вы правы, — тотчас согласился юноша. — Может, это и бред. Я уже сам с трудом понимаю, где явь, а где безумные фантазии.

Как раз это состояние — когда разум не способен отличить сна от действительности — и называется бредом. Кайло был хорошо знаком с ним, много раз наблюдая, как бредят пленники, угодившие к нему на допрос.

А теперь вот попался он сам — и варится заживо во всей этой бессмыслице, словно в брюхе у сарлакка.

— Позвольте мне уйти, генерал, — произнес он, подняв глаза и взглянув в лицо матери тем пронзительным взглядом, который сопровождает истинный крик души. — Я больше не могу здесь находиться. Не могу видеть вас. И не могу, когда вы уходите, а я остаюсь один на один с эхом нашего разговора. Разве вы не видите, я и люблю свою мать, и ненавижу ее, и каждое из этих чувств только дополняет другое, разрывая меня на части. Я никогда не смогу забыть того, что было. Скажите, наконец, считаете ли вы меня своим сыном? Или заботы о других детях — По Дэмероне, Корр Селле, Джессике Паве, Кайдел Ко Конникс (о да, теперь-то я знаю все их имена!) — было достаточно, чтобы уврачевать ваш инстинкт и забыть о первом неудачном опыте материнства? Разумеется, — продолжал Бен, в каких-то рвотных позывах выплевывая каждое слово вместе с утробной желчью, — ведь они — нормальные, настоящие дети. Они не требуют столько внимания. Они играют в обычные игры, у них много друзей. Все без ума от них — и взрослые, и их ровесники. Вы и Хан Соло являетесь для них примером, они растут на рассказах о ваших подвигах и мечтают стать такими же храбрыми воинами, пилотами, борцами за свободу. Они не ломают свои игрушки в порывах гнева и не разговаривают с невидимками. И каждое их движение, каждый взгляд не напоминает вам о том человеке, который был вашим отцом и вашим кошмаром.

Он ненадолго умолк, переводя дыхание.

Лея стояла, не смея шелохнуться, прижав ладонь к губам, и расширенными глазами смотрела в искаженное болью и злобой лицо сына. Страшно подумать, сколько лет день за днем он накапливал в себе все эти отвратительные мысли. Как долго они отравляли его душу.

— Итак, военнопленному подобного не позволено, однако… если вы еще считаете меня за сына, то ваш сын просит вас отпустить его, не мучить больше неуклюжими попытками вернуть то, что уже не вернуть. Если вам угодно, чтобы он умолял — что ж, он умоляет. Не надо больше губить и себя, и его.

Закончив, Кайло с утомленным видом прислонил голову к задней стенке кровати. Он дышал тяжело, словно после долгого бега — потому что речь, произнесенная им, была одной из тех, которые отнимают больше сил, чем любая физическая работа.

Никогда еще пропасть, которая образовалась за минувшие годы между нею и сыном не казалась Лее такой огромной. Глубокая и уродливая, та жестоко дразнила ее, продолжая увеличиваться, несмотря на все усилия несчастной матери.

— Ты сказал, что оставил гордость, но это не так, Бен. Твои слова все еще наполнены гордыней настолько, что кажется, будто это именно она, гордыня говорит за тебя. Твое смирение — это поза. Поза дурного, избалованного мальчишки, который привык получать все, что пожелает.

Лея присела на корточки возле койки.

— А разве все ваши действия не продиктованы гордыней? — Кайло вскинул подбородок. — Вам, генерал, захотелось поиграть в спасительницу, во всепрощающую матерь. Вы забыли, что я все еще вижу вас насквозь. В глубине сердца вы помните, что это я убил Хана Соло. И Лор Сан Текку. И учеников Скайуокера, включая юнлингов. Скажу больше, это мой шаттл подбил истребитель капитана Кун, когда мы улетали с Такоданы. Я пытал Дэмерона, шарил у него в мозгах, и совсем не так мягко, как сейчас.

Лея едва сдерживала дрожь.

— Зачем ты говоришь мне это? — прохладно осведомилась она.

Кайло слегка нагнулся к ней.

— Я убивал и мучил многих ваших соратников, ваших друзей. Вы не способны забыть об этих преступлениях, как бы вам того не хотелось, а значит, вы никогда не простите сына, несмотря на ваши обманчиво-теплые взгляды и проникновенные речи. Я навсегда останусь для вас убийцей.

На долю секунды гнев затопил сознание генерала Органы настолько, что ей сделалось странно, как это она удерживается, чтобы не отвесить юному наглецу еще одну пощечину. Впрочем, как знать, что взбесило ее больше — самоуверенные слова пленника, или же горькая справедливость этих слов?

— В таком случае, и вам, Рен, стоит помнить, что я тоже вижу вас насквозь. И знаю, что вы охотнее всего бросаетесь теми догмами, в которые сами едва ли верите. Скажите, когда вы показали мне, как убили Бена, кого вы уверяли в реальности ваших бредовых иллюзий — меня или себя самого? Любого, кто имеет реальную склонность к Темной стороне Силы; любого, кто способен обращать разрушительные эмоции в могущество, убийство родного человека (совершенное, к тому же, исподтишка, в момент отцовских объятий) сделало бы сильнее, но не вас. Вы стоите на грани сумасшествия только из-за глупой причуды стать тем, кем вы не являетесь. Не потому ли ваше сознание так отчаянно вцепилось в образ девочки Рей, что она, эта девочка, сумела сохранить в душе то лучшее, что вы уже растратили? Еще больше мучаясь от одиночества, чем вы в свое время, она тем не менее не поддалась соблазну, не уступила свое сердце Тьме, и это покоробило вашу гордость.

— Осторожнее, генерал… — гневно процедил Кайло. И добавил с насмешкой: — А что касается этой девчонки, я бы дорого отдал, чтобы поглядеть, как она сохранит в себе так называемые Свет и Добро, когда предстанет перед троном Верховного лидера.

— Точно так же, как сохранили вы. Вопреки потугам Сноука и собственным суждениям.

Лея уже находилась за той гранью, куда не долетают никакие угрозы, а тем более издевательства.

— Самое великое наследие моего отца — это предостережение для потомков. Пример жизни и смерти, которые не должны повториться. И вы пренебрегли им. Вы пошли запретным путем, чем опорочили память того, кому поклоняйтесь.