Испытание Ричарда Феверела

Ричард был весь во власти воображения, и создания его принимали то одну, то другую форму. Вы, что глядите на вечерние облака, вы знаете, что такое юность – вы поймете, сколько сходства между тем и другим; не только странностью, вам не покажется даже нелепостью, чтобы юноша такого возраста, воспитания и положения оказался в столь ужасном состоянии. Разве с самого детства в него не вселяли веру, что он рожден для великих свершений? Разве она не говорит ему, что в этом уверена? А ощущать свою низость и сознавать в то же время, что ты создан для лучшего, – этого достаточно, чтобы ухватиться за туман. Представьте себе героя с покалеченною ногой. Как исступленно он верит в знахарей! Какие только страсти не обуревают его, как ему хочется разбить кому-нибудь голову! Вполголоса говорили они об Италии.

– Час настанет, – сказала она.

– И я буду готов, – отозвался он.

Кем же собирался он стать в армии, которая будет освобождать эту страну? Капитаном, полковником, генералом или простым рядовым? Тут, как и следовало ожидать, он был более тверд и точен, чем она. Простым рядовым, сказал он. Однако воображение рисовало ему себя гарцующим на коне. Ну конечно же, он будет рядовым кавалеристом. Рядовым в кавалерии, которой предстоит мчаться по развалинам погибших империй. Она напрягала воображение, силясь представить себе эту маячащую в далекой дымке фигуру. Они читали вместе Петрарку, чтобы воспламениться нужным для этого огнем. Italia mia! [163] Все это, разумеется, не могло исцелить нанесенных ее прекрасному телу тяжких, смертельных ран, но они вместе вздыхали по Тибру, по Арно и По, и руки их соединялись. Кто из нас не проливал слез над судьбою Италии [164] ? Мне видится, как на защиту ее поднимается множество людей, как смыкаются ряды, густые, как клубы дыма от сигар, которые курят паннонийские стражи [165] !

163

Моя Италия! (ит.).

164

Борьба итальянцев за национальную независимость находила в Европе широкий сочувственный отклик и поддержку в кругах различной политической ориентации, но прежде всего, разумеется, в демократических.

165

Паннонийские стражи – австрийские. Паннония – древнеримская провинция; в годы, к которым приурочено действие романа, эта территория принадлежала Австрии.

Словом, когда Остин нашел их, Ричард сказал, что не может покинуть леди Джудит, а леди Джудит – что не может расстаться с Ричардом. Притом ради него самого, заметьте! Ричард подтвердил истинность этих слов. Может быть, он не напрасно испытывал к ней чувство благодарности. Столбовая дорога безрассудства, может быть, заставила его свернуть с другой, где все обычно кончается хуже. Бог свидетель тому, что герой безумен, но, что до меня, то я не стану смеяться над ним, ибо ему просто не представилось еще счастливого случая. Повстречайтесь с ним, когда этот случай как бы благословил его, и вы увидите, что вам не над чем будет смеяться.

Залог устойчивости своей Ричард видел именно в том, что, потакая мнению света, нам придется назвать безрассудством. Полет облаков возвращал ему силы, а та, что придала им форму и цвет, была для него благотворящей Иридой. Он решительно сказал Остину, что не может ее сейчас оставить и не знает, настанет ли когда-нибудь такой день.

– Почему же ты не можешь вернуться к жене, Ричард?

– По причине, которую ты один из первых одобрил бы, Остин.

Встреча его с Остином была отмечена всей нежностью, на какую только способен мужчина, но мужчина с печалью на сердце. Образ Остина всегда соединялся в его воображении с образом Люси, пребывающей где-то на западе во дворце Гесперид. Остин терпеливо выжидал. Престарелый супруг леди Джудит испробовал все воды Нассау, однако здоровье его нисколько не улучшалось. Куда бы он ни направился, она следовала за ним. Такую замечательную жену можно было простить за то, что она вышла замуж за старика. Даже и тут супружеские обязанности способны были ее воодушевить. Она и выглядела как одержимая. Если бы понадобилось, она могла бы сделаться Шарлоттой Корде [166] . Поэтому не будем смеяться и над нею. Бессмысленные поступки фанатиков существенно отличаются от тех, что учиняют глупцы. Она принадлежала к тем великодушным натурам, которые всегда делают то, что считают справедливым, и всегда убеждены в своей правоте. Если она и не годилась молодому человеку в наставницы, она во всяком случае была достойна его обожания. Она с легкостью возобновила свою прежнюю дружбу с Остином, сохраняя то положение, которое теперь заняла возле Ричарда. У нее с Остином было немало общих черт; только последний не был склонен предаваться мечтаниям и не вышел замуж за престарелого лорда.

166

Корде д'Арман Шарлотта (1768–1793) – убийца Ж. П. Марата, одного из вождей якобинской диктатуры. Упоминание ее имени отражает созданное роялистской и буржуазной историографией представление о ней как о героине.

Все трое шли по мосту в Лимбурге на Лане там, где освещенное луною каменное изваяние епископа бросает тень на журчащую между сланцевыми плитами воду. Мимо прошла женщина, держа на руках младенца, такого крупного, что он невольно обращал на себя внимание.

– Ну и крепыш! – смеясь воскликнул Ричард.

– Да, славный малый, – сказал Остин, – только, пожалуй, он все-таки не намного крупнее твоего.

– Настоящий Арминий [167] девятнадцатого столетия, – проговорил Ричард. Потом он вдруг воззрился на Остина.

167

Арминий (18 до н. э. – 21 н. э.) – вождь германского племени херусков, поднявший восстание против римлян и нанесший им тяжелое поражение в 9 г. н. э. Ассоциацию Ричарду подсказывает то обстоятельство, что события, связанные с военными действиями Арминия, происходили в тех местах, где он находится.

– Что это вы сказали? – спросила Остина леди Джудит.

– Вы хотите, чтобы я что-то повторил, но что именно? – с невинным видом переспросил Остин.

– У Ричарда родился сын?

– А вы разве этого не знали?

– Подумайте только, какая скромность, – сказала леди Джудит, сделав подобие реверанса в ответ на сообщение, что Ричард сделался отцом.

Сердце Ричарда отчаянно билось. Он снова посмотрел Остину в глаза. Остин считал случившееся настолько само собой разумеющимся, что не сказал больше ни слова.

– Так вот оно что! – прошептала леди Джудит.

– Остин! Ты это серьезно? – порывисто спросил Ричард, как только мужчины остались вдвоем.

– А ты разве этого не знал, Ричард?

– Нет.

– Они же все тебе об этом писали. Писала Люси. Писал твой отец, тетка. Да, если не ошибаюсь, писал и Адриен.

– Я рвал все письма, – сказал Ричард.

– Должен тебе сказать, что это славный парень. Тебе совершенно нечего стыдиться. Еще немного, и он сам начнет расспрашивать о тебе. Я был уверен, что ты все знаешь.

– Нет, ничего я не знал, – Ричард отошел в сторону, а потом тут же спросил: – Ну, а как он выглядит?

– Право же, он похож на тебя, но глаза у него, как у матери.

– А она…

– Да. Должно быть, малютка ей помогает держаться.

– Оба они в Рейнеме?

– Да.

Прочь, причуды фантазии! Что вы значите рядом с этой вестью! Куда разлетаются все мечты героя, как только он узнает, что у него родился ребенок? Природа прижимает его к своей груди. Еще немного, и она заговорит. Этим может похвастаться любой местный простолюдин, и, однако, герой никогда не дивится так самым фантастическим видениям, чудесам, как он дивится, узнав о событии совсем заурядном. Он отец? Ричард прищурился, как бы стараясь представить себе, какое у ребенка лицо.

Сказав Остину, что вернется через несколько минут, он вырвался на воздух и все шел и шел. «Я отец! – твердил он. – У меня есть сын!» И хоть сам он этого не сознавал, он вторил Матери-Природе. Но зато он сполна ощутил удивительную гармонию, которая разлилась во всем его существе.

Луна светила на редкость ярко: в насыщенном зноем воздухе была разлита тишина. Свернув с проезжей дороги, он углубился в лес. Шел он быстро; ветви деревьев хлестали его по лицу; скопившиеся в лощине сухие листья шуршали у него под ногами. То, что он испытывал в эти минуты, походило на религиозный экстаз, это была некая священная радость. Постепенно, однако, все утихло; он снова вспомнил о себе, и тут с неменьшей силой его охватила тоска. Он отец! Да он не вправе даже глядеть на своего ребенка. И тут уже начисто развеялось то, что создавало его воображение. Он остался лицом к лицу со своим грехом. Его смятенной душе мнилось, что Клара смотрит на него с высоты – Клара, которая видит его таким, каков он был на самом деле, и что было бы низостью, если бы под этим неотступным укоризненным взглядом он вдруг запечатлел поцелуй на личике своего ребенка. Вслед за тем ему пришлось собрать все силы, чтобы совладать с охватившим его отчаянием и заставить лицо свое окаменеть.

Он остановился возле ручейка, у поваленного дерева, едва заметного из-под сухих листьев, осыпавшихся над ним из года в год, – так останавливается путник, достигнув цели пути. Тут он обнаружил, что за ним увязалась собачка миссис Джудит. Он ласково потрепал ее по спине, после чего оба замерли среди лесного безмолвия.

Вернуться Ричард уже не мог; сердце его было переполнено. Он должен был идти все дальше и дальше, и он шел, а собачка следовала за ним.

Тягостная дремота нависла над сомкнутыми ветвями. В лощинах и на холмах стояла томительная неподвижная духота.

В пробегавшем рядом ручье не было освежающей прохлады; журчанье его отдавалось металлом и чем-то чуждым воде. Перед ним, на буйно разросшейся траве лунные лучи струили мертвенно-бледное пламя. Никакой дымки вокруг. Долины отчетливо вырисовывались, обрамленные черною тенью; четко очерченные дали были видны, как днем, разве что краски их немного поблекли. И совсем вдалеке Ричард увидал бежавшую по склону косулю. Ничто не шелохнулось в этой торжественной тишине, луна же продолжала заливать сиянием своим необъятное синее небо. Высунув язык, бежала за ним собачонка; стоило ему только остановиться, как она, совершенно уже обессилевшая, ложилась у его ног; потом она, однако, с трудом поднималась и неизменно следовала за ним всякий раз, когда он снова пускался в путь. То тут, то там в лесном полумраке порхала белая ночная бабочка.