Испытание временем

Встречи были разные, но особенно огорчила меня немолодая ученая в онкологической клинике города Ростова. Ее опыты показались мне весьма интересными.

Разновременно прививая животным раковую ткань в оболочку глаза, она наблюдала, как изменяется форма здоровых клеток, прежде чем стать злокачественными. После вскрытия животных выяснилось, что такие же изменения наблюдаются всюду в организме. Это могло означать, что раковый процесс, который мы склонны до поры до времени считать местным явлением, сразу же поражает все ткани.

Я спросил ее: как она расценивает свои наблюдения?

— Вначале я подумала, что это новое подтверждение теории Тимофеевского, — ответила она, — но вскоре поняла, что вернее толковать их с позиции Лепешинской.

Я решил ей помочь глубже осмыслить свою удачу:

— Погодите, вы установили, что раковый процесс распространяется сразу же по всему организму, — не значит ли это, что ткани усеяны опасными зонами и время от времени то один, то другой очаг разгорается? То, что мы называем метастазами, полагая, что пораженные клетки разносятся и насаждаются током крови, судя по вашим наблюдениям, — нечто другое.

— Думать можно что угодно, — последовал холодный ответ, — но я такой теории не знаю.

Я все еще надеялся на успех и сказал:

— На вашей стороне еще один серьезный довод. Известно, что в крови здоровых людей раковая клетка не выживает. Какие основания допустить, что эта животворная сила разносит и насаждает их в тканях?

— Я говорила уже вам, что не знаю такой теории, — упорно повторила она.

— Тогда создайте ее.

Она с такой укоризной взглянула на меня, словно то, что я предложил, лишено всякого смысла. Чтобы, видимо, отбить у меня охоту продолжать бесплодный разговор, она с усмешкой добавила:

— У нас здесь и без того дел немало, некогда нам ученых подменять.

— Что же, — не удержался я от упрека, — рядовому врачу и рентгенологу заказаны пути к великим и малым открытиям? Забыли, что практикующий врач научил нас предохраняться от оспы, такой же труженик, без звания и степени, открыл причину и нашел средство предупреждать родильную горячку, уносившую в могилу бесчисленное число матерей; антисептику подарил нам малоизвестный хирург, мир микробов впервые разглядел простой торговец, а закон сохранения и превращения энергии — установил в своей практике корабельный врач.

Я не мог и не хотел ей сказать: «Не читайте научных книг, не слушайте докладов ученых, подвергайте сомнению серьезные труды современников», — но как иначе убедить ее верить делу собственных рук? Я впервые призадумался над роковой ролью человеческого знания. Так ли неотвратимо, чтобы те, кто отдал науке все силы своего ума, насыщали ею одних и обращали в пленников других? Неужели таков удел знания — ложиться бременем на слабое сознание и невольно его подчинять?

Моя книга должна была внушить рядовым людям, практикам, веру в себя, развязать их природную робость и убедить, что научные открытия доступны всем, кто этого страстно желает. Хотелось также выявить обличье того, кто способности свои обращает против независимой мысли, исходящей от простого искреннего сердца. Прообразом его я избрал главу важной лаборатории столичного института. Не без чужой помощи им был создан препарат, якобы излечивающий одну из тяжких форм злокачественной болезни. Отмеченный званиями и синекурой, он не без пользы для себя умиротворился. Общение с этой персоной навеяло мне образ персонажа романа — Студенцова, некогда проведшего успешную операцию и, пользуясь незаслуженной славой, искусно подавлявшего чужие дарования.

Ему противостоял его старый друг, сельский врач, которого Студенцов ни во что не ставил. Надо же было, чтобы этот практикующий медик, садовод и отличный хозяйственник разглядел природу злокачественной болезни и подсказал метод лечения. Вот что форум ученых услышал от него.

— Я как-то подумал, — начал он, — почему организм не разделывается с вышедшими из повиновения тканями, как с микробами и их токсинами, и тут же себе ответил: защитные силы приурочены для борьбы с врагом, пришедшим извне, воевать со стремительно размножающимися тканями нет достаточного повода. В течение жизни то в одном, то в другом месте вспыхивает и падает их активность, целые органы изменяются, непомерно вырастают или вовсе атрофируются. Хорошо бы натравить силы иммунитета на раковый процесс, заставить их действовать так, словно эти ткани были не свои, а чужие.

Стороной я узнал, что в одном из институтов сроднили мышиную опухоль с организмом крысы. Достаточно было изолированному кусочку опухоли мыши три месяца питаться сывороткой крови крысы, и можно было им заражать крыс. Извечная борьба между тканями чужеродных организмов исчезла.

Нельзя ли нечто подобное, — подумал я, — проделать и с изолированной человеческой опухолью? Вскормив ее сывороткой крови животного, так перестроить, чтобы она, сохранив свою собственную структуру, приобрела и нечто чужеродное? Такая ткань, будучи привитой, станет своей и чужой в одно и то же время. Защитные механизмы не разрушат ее, как не покушаются на собственную опухоль, зато чужеродное начало, приобретенное пребыванием в чужой среде, вызовет в организме сопротивление. Разрушительные силы обратятся не против ткани вообще, как это бывает при подсадке опухоли другого вида, а против чуждого по своей природе ракового начала, ставшего еще более чужим. Отклик организма не изменится, если мы из осторожности вместо самой опухоли введем вытяжку из нее — белковую жидкость — из разрушенных клеток… Кто знает, не станет ли со временем подобное вмешательство вакциной против раковой болезни…

По-разному жили и думали старые друзья.

Книга была написана, и не в добрый час. Редактор издательства прочитал ее и участливо спросил:

— Зачем вам понадобился этот роман? Ведь вы писали отличные вещи научно-популярного жанра.

Тот же редактор много лет назад заметил:

— Я помню еще вашу повесть «Дружба» и роман «Мечтатель», — прекрасное начало, стоило ли переквалифицироваться на популяризатора…

В толстом журнале к рукописи отнеслись сочувственно. Все члены редколлегии единодушно поздравили меня с удачей. Не хватало доброго слова главного редактора, он находился в Китае. Был заключен договор и назначен срок опубликования. Вернулся главный редактор. Первым делом он потребовал визы научного учреждения.

— Для романа, — попытался я возразить, — это как будто излишне.

Запрошено было Министерство здравоохранения, оттуда рукопись проследовала в тот самый институт, где автор наблюдал съезд онкологов и воспроизвел его в романе. Взбешенный директор мобилизовал у себя две убийственные рецензии и возблагодарил небо, что избавился от лишней улики.

Трудно сказать, что больше возмутило его в книге — картина ли съезда, носившая печать его организационного дарования, или центральная фигура профессора Студенцова, в которой он частично увидел себя.

Главный редактор журнала пригласил меня и сказал:

— Уберите из романа рак, и мы напечатаем его.

Я предпочел добиваться справедливой научной оценки и обратился за защитой в Министерство здравоохранения.

Заместитель министра прочел рукопись и созвал совещание онкологов. Пришли и посланцы директора института. Завязался спор, за которым последовало резюме заместителя министра:

— Насколько я понял, все мы считаем рукопись интересной, автор кое-что исправит и довнесет, можно книгу рекомендовать журналу для публикования.

Собралась и редколлегия журнала, та самая, которая недавно так восхищалась книгой. На этот раз речи были иные. Все обнаружили, что книга слаба, «недоработана», в ней многого не хватает, есть и лишнее, а что печальней всего — автор смешал науку с литературой и образовал дурной плод.

Недобрый суд редакционного совещания журнала над автором имел свое продолжение. Когда рукопись обсуждалась на редсовете в издательстве для выпуска отдельной книгой, неожиданно явился один из членов редколлегии журнала. Он спокойно выслушал положительные оценки рецензентов и заявил: